— Вы плохо знаете Глафиру Васильевну, милостивый государь, — вздохнул Назарьев, вытирая слезы уголком полотенца. — Теперь она меня к казино не подпустит на пушечный выстрел. — Он заворочался, поудобнее устраиваясь на диване, больше предназначенном для того, чтобы на нем сидели. — Эх, а ведь есть же счастливые люди! Живут где хотят и как хотят, никому не отчитываются, играют в казино… вот Григорий Александрович, к примеру. Никто ему не указ, и усы он может носить, когда пожелает, потому как в армии служил и награду за Крымскую войну имеет…
Ах так вот почему Осоргин столь легко отделался на дуэли с адъютантом Меркулова. И все же, слушая своего собеседника, Михаил не мог отделаться от мысли, что счастье, зависящее от каких-то усов и возможности играть в казино, кажется ему на редкость убогим.
— Так вы тоже можете отпустить усы, Петр Николаевич, — сказал он вслух, — сейчас уже нет таких ограничений, как прежде.
— Да мне уже не хочется, — вздохнул Назарьев. — Привык я к бакенбардам, Михаил Петрович, ко всему привык, стерпелся со своей жалкой долей… Эх! — И он безнадежно махнул рукой. — Ведь помру же, и ничего от меня не останется, ничегошеньки, нихт, зеро!
«А ведь если вставить его в роман, — мелькнуло в голове Михаила, — он сгодится только на комического персонажа, а тут не комедия, тут целая трагедия человеческой жизни… И как ее описать? И кто захочет читать о терзаниях мелкого помещика, немолодого и некрасивого, которого отлучили от игры?»
— Знаете что, Петр Николаевич, — сказал он вполголоса, наклоняясь к Назарьеву, — я поговорю с Натальей Денисовной, чтобы она повлияла на Глафиру Васильевну. Может быть — я говорю «может быть», потому что ни в чем еще не уверен, — вам разрешат вернуться в казино. И потом, Наталья Денисовна сама, наверное, захочет там бывать… по известной вам причине.
Петр Николаевич взволнованно приподнялся, лицо его просияло, он весь словно преобразился. Писатель не мог надивиться на своего собеседника.
— Голубчик! Благодетель! Да ежели вы… если вам удастся…
— Я ничего не обещаю, — прошептал Михаил. — Но попробую. Не сердитесь, если у меня ничего не получится!
— Михаил Петрович, ангел вы мой! Да за это… честное слово, на что угодно готов! Что хотите, просите у меня…
— Ну что вы, Петр Николаевич, я же еще ничего не сделал… — Тут ему в голову пришла одна мысль. — Извольте, есть один вопрос, на который я хотел бы знать ответ. Модест Михайлович Дубровин — он метит в женихи Анастасии или нет?
— Думаю, да, — просипел Петр Николаевич, оглядываясь на дверь, за которой скрывалась его супруга. — Но мне никто ничего определенного не говорил. Формального предложения полковник еще не делал… По-моему, он хочет точно знать, какое у Анастасии будет приданое.
— Ах, вот как! — Желваки на скулах Михаила заходили ходуном.
— С нашей стороны мы ей многого выделить не сможем, но… — Петр Николаевич цепко взял собеседника за пуговицу, — я так понимаю, приданым будет заниматься Наталья Денисовна, и… у Анастасии есть все основания считать себя богатой невестой.
Михаил постарался, чтобы при этих словах на его лице ничего не отразилось, но Петр Николаевич поглядел на него, угадал его переживания и тотчас же отпустил его пуговицу, что обычно с Назарьевым случалось нечасто.
— Так вы поговорите с Натальей Денисовной? — спросил Петр Николаевич после паузы.
— Да, прямо сейчас и пойду, — ответил Михаил, поднимаясь с места.
На лестнице он столкнулся со второй горничной Меркуловых, которая считалась личной прислугой Натали и, по слухам, носила от нее записочки Осоргину. Эта горничная была некрасива, с умными темными глазами и тем особым выражением лица, какое бывает у служанки, пользующейся доверием своей хозяйки. Она поглядела на Михаила так же, как смотрела на остальных слуг — сверху вниз, с нескрываемым чувством собственного превосходства.
— Я ищу Наталью Денисовну, где она? — спросил писатель.
— В саду.
Михаил направился в сад. Натали сидела в беседке, увитой виноградом, и ее светлое платье, поза и сложенный зонтик от солнца, которым она рассеянно чертила возле своих ног, могли восхитить любого художника. Однако когда она вскинула глаза на приближающегося писателя, он подумал, что тут-то у художника и пропало бы всякое желание запечатлеть ее на своем холсте.
Почтительно поздоровавшись, Михаил изложил суть дела, закончив словами, что только Наталья Денисовна способна повлиять на Глафиру Васильевну, чтобы та разрешила мужу хоть изредка играть в казино.
— Моя троюродная сестра чудовищно упряма, — сказала Натали скучающим тоном. — Боюсь, мне нелегко будет заставить ее переменить решение.
— Но вы же будете ездить на музыку, — сказал Михаил, — а казино совсем рядом. И потом, там всегда есть на что посмотреть. Можно попытать счастья на рулетке… или понаблюдать, как играют другие.
Натали слегка нахмурилась, уловив намек на Осоргина, и пристально посмотрела на собеседника. Михаил ответил широкой улыбкой, но заметил, что весь взмок.
— Предположим, я поговорю с сестрой, — наконец промолвила Натали негромко, делая вид, что ее внимание занято исключительно бабочкой, порхающей над кустами напротив беседки. — Но и вы, Михаил Петрович, должны кое-что мне пообещать. — Теперь она смотрела на Михаила в упор, и ее взгляд ему инстинктивно не понравился. — Вы не станете внушать Анастасии необдуманных надежд. Покамест я терпела вас, потому что вы казались вполне благоразумны. Я согласна видеть вас за столом в качестве… ну, назовем это другом семьи, пожалуй. Можете сколько угодно говорить с Петром Николаевичем о погоде и колебаниях курса рубля, носить моську Глафиры Васильевны и рассуждать о литературе, но если я замечу, что вы пытаетесь вскружить Анастасии голову… — она холодно улыбнулась, сочтя ниже своего достоинства заканчивать фразу.
Михаил многое мог сказать своей собеседнице, и будь они в романе, он бы возмутился и воскликнул:
— Вы не смеете говорить со мной, как с лакеем!
Или, на худой конец, стал бы убеждать собеседницу, что она ошиблась и он не питает к ее дочери никаких чувств. Но в жизни писатель лишь ощущал полное, ослепительное бессилие. Немногого хватило бы сейчас, чтобы восстановить против себя Натали, и это автоматически означало, что он будет изгнан навсегда.
Поэтому Михаил лишь выдавил из себя подобие улыбки и промолвил:
— Вы не ошиблись во мне, Наталья Денисовна. Я буду благоразумен.
Ему казалось, что он еще никогда в жизни не испытывал такого унижения. Из-за кустов показалась горничная, с которой он недавно разговаривал, и доложила госпоже, что Андрей Кириллович интересуется, в котором часу лучше подавать обед.
Глава 22. Разговоры под луной и при свете дня
Михаил не хотел оставаться на обед. Он вдруг с пугающей отчетливостью понял, что среди Меркуловых и Назарьевых он лишний и что никакая любовь, никакая терпеливость положения не исправят. Но Петр Николаевич, преисполненный нелепой благодарности за попытку Михаила исправить положение, вцепился в писателя как клещ и отказался его отпускать. Обед, впрочем, был хорош, хотя Натали и тут нашла несколько поводов для придирок. К концу обеда явился Дубровин, а за ним — немного неожиданно — княгиня Хилкова, которая привезла с собой молодую певицу, ученицу Виардо. Анастасия села за фортепьяно, и тут Михаил уже не смог бы уйти, даже если бы ему стали намекать на то, что его присутствие более нежелательно. Почему-то он ожидал, что вечером непременно явится Осоргин, тем более что его дом, как уверяла Вера Андреевна, находился неподалеку. Но игрок так и не появился.
