— Наверное, он принес мне деньги, которые должен, — сказал Тургенев. — Вас не затруднит подождать меня немного, господа? Я сейчас вернусь.
Тихменёв ответил, что они, разумеется, ничего не имеют против, и хозяин удалился.
— Только я не понимаю, какие такие деньги ему принес Федор Михайлович, — сказал Тихменёв, хмурясь.
— Иван Сергеевич же сказал, что Достоевский ему должен, — напомнил Михаил.
— Да, но я не о том. Я вчера видел Федора Михайловича, он все спустил и еще свое обручальное кольцо заложил. Правда, когда я встретил его вечером, он уже отыгрался и вроде бы даже выкупил кольцо, но все равно сомневаюсь, что он пришел сегодня возвращать долг.
— Как можно закладывать обручальное кольцо? — вырвалось у Михаила. — Нет, я понимаю, если человеку нечего есть. Но ради рулетки…
Тихменев засмеялся.
— Эх, батенька, сразу же видно, что вы никогда не играли и понятия не имеете, каково это. К тому же у Федора Михайловича есть мечта — выиграть много денег и всех разом обеспечить. Он принял на себя долги покойного брата за журнал, содержит его семью да еще никчемнейшего малого, своего пасынка. Сравните его существование с… ну хотя бы с почтенным Жемчужниковым. Прокормиться литературным трудом в наше время — задача почти невозможная, если, конечно, ты не камергер, не помещик и не статский советник. Надобен другой источник доходов, а откуда его взять? Имения нет, чин — отставной подпоручик. Вот и получается, что рулетка кажется единственным выходом.
— Вы знаете, где он сейчас живет? — спросил Михаил. — Я хотел бы нанести ему визит.
— Он говорил мне адрес, да я забыл, — признался Тихменёв. — Да зачем адрес, собственно? Федор Михайлович каждый день бывает на рулетке, подойдите к нему и представьтесь. Но заранее предупреждаю: он во время игры так взвинчен, что ни о чем, кроме нее, говорить не может, да и после — тоже.
Прошло несколько минут, Тургенев не возвращался. Тихменёв заерзал на своем месте. Михаил видел, что редактор задет, и ему самому вроде бы тоже полагается быть задетым, но внезапно он понял, что на самом деле ему все равно. Встав с места, он обошел гостиную и остановился возле окна. В саду щебетали птицы, застекленная сверху донизу дверь — так называемое французское окно — была приоткрыта.
— Не забыл бы он о том, что мы ждем его здесь, — пробурчал Тихменёв, уже не скрывая своего раздражения. — С него станется…
Михаил открыл французское окно настежь и вышел в сад. Неожиданно ему сделалось легко и спокойно, словно все свои заботы он оставил позади. «На вилле, где живет Анастасия, почти такой же сад… Только беседки я здесь не вижу. Наверное, мне все же не стоит набиваться в знакомые знаменитым писателям. Книги их бывают замечательны, но сами они или капризны, или тяжелы в общении, или чудаковаты… И потом, разве я могу представлять для них интерес? Писатель без имени, каких десятки, если не сотни. Сам же Тихменёв не так давно говорил, что распространение грамотности привело к тому, что сейчас пишут чуть ли не все и чаще всего — редкостную чушь…»
— Михаил Петрович! — позвал его Тихменёв из комнаты.
Но писатель вспоминал нежные пальцы Анастасии, скользившие вчера по клавишам, и у него не было никакого желания возвращаться к редактору. Он сделал несколько шагов в глубь сада и оказался возле открытого окна, за которым вели разговор двое. Михаил узнал фальцет хозяина и сообразил, что в комнате беседуют Тургенев и Достоевский.
— И «Голос», и «Отечественные записки», — донеслись до Михаила слова Ивана Сергеевича.
— Да? Ну, ну… А я и не подозревал, что они вас так…
— Пробрали не на живот, а на смерть! — Тургенев засмеялся, но в искренность его смеха Михаил ни на мгновение не поверил. — Может быть, я заблуждаюсь, но, кажется, никого еще так дружно не ругали, как меня за «Дым»…
— Ругали? Ей-богу, Иван Сергеевич, вы как будто делаете вид, что не понимаете, в чем дело… Этот ваш Потугин — ну что он говорит? Что, мол, если б Россия провалилась в тартарары, всем было бы легче и никакого не было бы убытка в человечестве. Да за такие слова — вы только не обижайтесь на меня — ваш «Дым» стоило бы сжечь!
— Как — сжечь?
— А обыкновенно, как сжигают: руками палача. Вы только не сердитесь, я вам правду говорю…
Михаил повернулся, отошел от окна и вернулся в гостиную, где в одиночестве томился Тихменёв.
— Кажется, нам придется подождать: хозяин обсуждает с гостем свой «Дым», — сказал писатель.
— О-о! — вырвалось у Тихменёва. — Представляю, что Федор Михайлович ему наговорит…
«Нет, не представляешь», — подумал Михаил. Он попытался вообразить себе, что должен чувствовать писатель, которому собрат по ремеслу заявляет, что его роман следует сжечь, и ему даже стало жаль Тургенева.
«А впрочем, что его жалеть — богат, знаменит, живет на широкую ногу, держит себя барином… Ну, пощиплет Фёдор Михайлович его самолюбие, потреплет словесно, и что с того? Ничего же, по большому счету, не изменится…»
Время шло. Часы отбили четверть первого. Тихменёв сделался красен, как помидор.
— Это уже ни на что не похоже… — бормотал он себе под нос. — Заставил нас ждать и ушел… Михаил Петрович, вы не сходите проверить, как там да что? Долго ли нам тут сидеть?
Михаил вернулся в сад и подошел к окну, но сразу же понял, что затянувшийся разговор между двумя писателями еще не кончился.
— Для любого народа есть только одна дорога — цивилизация, — звенел тонкий голос Ивана Сергеевича. — А все эти разговоры о том, что Россия какая-то особая страна и что у славянства свой путь…
— Иван Сергеевич!
— Глупость и вздор, Фёдор Михайлович. Любая немецкая земля стоит куда выше в своем развитии…
— Да что вы мне тычете развитием и цивилизацией, — рассердился собеседник хозяина, — можно подумать, у нас ничего нет! Столько сделано в последние годы — и эманципация, и судебная реформа, и сколько еще готовится…
— Столько преобразований, а в России от этого почему-то лучше не становится, — с иронией заметил Тургенев.
— Почему? — горячо вскинулся его собеседник. — Откуда вы знаете? Суд присяжных, между прочим…
— Ну я же читаю газеты, вижу, что происходит в стране…
— Ах, газеты! Вот так прекрасно! А вы еще, Иван Сергеевич, выпишите себе из Парижа телескоп.
— Зачем мне телескоп? Я вас не понимаю…
— А вы наведете на нас телескоп отсюда и еще лучше увидите, что у нас происходит.
— Представьте себе, Фёдор Михайлович, я всегда как-то обходился без телескопа, — съязвил Тургенев, — обойдусь, пожалуй, и впредь.
— А про развитие я вам вот что скажу, — горячился собеседник, — вот вы все толкуете о немцах и ставите их нам в пример, так я уже не первый раз за границей и успел на ваших немцев насмотреться. И скажу вам вот что: народ тут гораздо хуже и бесчестнее нашего, мошенники и плуты, а что глупее, то в этом сомненья нет. Вы все твердите про цивилизацию — вот чем они нас превосходят, вот чем могут похвастаться!
