Осоргин поглядел на нее своими загадочными синими глазами, бросил один-единственный взгляд на мрачного, как туча, Михаила и коротко ответил:
— Нет.
— Вы кого-то ждете? — спросил девушка, которая, однако же, почувствовала неладное и перестала улыбаться.
— Никого, а вас еще меньше, чем кого бы то ни было.
После такого ответа только и оставалось, что обидеться. Анастасия покраснела.
— Вы не слишком-то вежливы, Григорий Александрович… Я хотела поблагодарить вас за… за три золотых, которые вы дали Михаилу Петровичу для передачи мне… И я никак не ожидала, что вы…
— Послушайте, Анастасия Петровна, — произнес Осоргин терпеливо, — вчера и сегодня я многое узнал о вас и о вашем обращении с Натальей Денисовной. Кажется, вы полагаете, что раз ее больше нет, вы можете заявлять на меня какие-то права. Во-первых, я не припомню, чтобы когда-либо давал вам повод думать, что вы значите для меня больше, чем любая другая барышня в Бадене. — Он холодно улыбнулся. Анастасия то краснела, то бледнела, слушая его. — Во-вторых, даже если бы все женщины в мире исчезли, кроме вас, я и тогда не смог бы увлечься вами. А теперь, Анастасия Петровна, позвольте пожелать вам всего наилучшего.
— Вы не смеете… — начал Михаил, видя, что девушка, совершенно растерявшаяся от потока обрушившихся на нее оскорблений, готова заплакать. — Вы бесчестный человек, милостивый государь! Анастасия Петровна ничем не подавала повода к подобным обвинениям…
Но тут сама Анастасия прервала его.
— Вы еще пожалеете о своих словах, Григорий Александрович! — выкрикнула она, совершенно перестав владеть собой. — Вы и сами не представляете, что натворили! На моей стороне удача, я могла бы сделать так, чтобы вы никогда не проигрывали! Вы были бы богаче всех принцев и банкиров…
— Вы плохо меня знаете, Анастасия Петровна, — сухо промолвил игрок. — Меня нельзя купить. И даже за все богатства на свете — все равно нельзя. Уясните себе это наконец и не стройте напрасных иллюзий.
— Нет, лучше вы не стройте иллюзий, Григорий Александрович, — с ожесточением проговорила Анастасия. — Теперь в казино я всегда буду играть против вас. Меньше чем через неделю вы будете разорены, и тогда… тогда никто вам не поможет, никто! Идемте, Михаил Петрович!
Она побежала к выходу и едва не врезалась в одного из официантов, который нес тяжелый поднос. Только многолетняя выучка помогла бедолаге остаться на ногах и не уронить тарелки.
— Он еще пожалеет, он еще пожалеет! — бормотала Анастасия на ходу, кривя рот. — О боже мой, какое унижение!
В номере с ней случился нервный припадок. Испуганные Глафира Васильевна и Петр Николаевич заметались, ища успокоительные капли и поминутно дергая за звонки. Михаил стоял возле дивана, на котором рыдала Анастасия, и мучительно переживал свою бесполезность.
— Послушайте, Анастасия Петровна…
— Оставьте меня в покое! — выкрикнула она, подскочив на месте и обратив на него такие злые глаза, каких он никогда не видел даже у ее матери. Предчувствуя недоброе, Михаил попятился. — Что вы за мной ходите, зачем вы привязались ко мне? Что, денег я вам мало дала? Нате еще! Держите! Держите…
Она схватила кошелек, вытащила из него первые попавшиеся монеты и швырнула их писателю в лицо.
— Вот вам! И не смейте смотреть на меня такими глазами, кавалер Фифи!
Собачонка, вертевшаяся в комнате у всех под ногами, взвизгнула, когда на нее случайно наступил Петр Николаевич, и залилась отчаянным лаем.
— Да вы еще хуже своей маменьки! — вырвалось у потрясенного писателя.
— Не смейте больше приближаться ко мне, подлец! — крикнула ему Анастасия. — Папа, уберите его, я не хочу его видеть…
Она рухнула на диван и снова зарыдала, оплакивая крушение своих мечтаний. Петр Николаевич тронул Михаила за предплечье и вполголоса попросил его удалиться.
В то время, как в гостинице «Европа» происходила эта душераздирающая сцена, Теофилус Брумм явился к графине Вильде и объявил, что у него есть важные вести. Так как Вера Андреевна находилась у себя, он был принят немедленно.
— Вы оказались правы, госпожа графиня, относительно Петера Мюллера. Последний год его дела шли плохо, жена постоянно болела, дети недоедали. Он стал просить деньги у Софи, но она пару раз дала, а потом стала отказывать, говоря, что собирается замуж и что это для нее важнее. Тогда Петер замыслил убийство. Он не мог убить ее дома или возле дома, потому что сразу же стали бы подозревать членов семьи, а на работе Софи постоянно была на виду — я хочу сказать, когда работала цветочницей. Когда она пошла гулять с Карлом в аллею, Петер со своей тележкой торговца-разносчика последовал за ней. Он слышал ссору, видел, как Карл ушел в гневе, и решил, что это его шанс. Он заманил Софи за деревья, убил ее, спрятал труп, а позже вернулся, чтобы бросить его в реку. По его словам, он натерпелся страху, когда появился герр Авилов, но тот не поднял шума, и Петер решил, что свидетель был пьян и подумал, что ему все привиделось. Веревка, на которую вы обратили внимание, была из его товара. Вы не поверите, но Петер не хотел, чтобы власти заподозрили убийство, и изначально он хотел оглушить Софи и повесить ее — мол, она сама наложила на себя руки. По-моему, он очень боялся, что жена может что-то заподозрить, отсюда его упорное желание выдать все за самоубийство или избавиться от тела, бросив в реку. Но когда он проломил Софи голову, то сообразил, что никто уже в самоубийство не поверит, а так как веревка уже была у него в руках, он привязал ее к трупу и стал тянуть тело под деревья. Там он спрятал бедную Софи, забросал ветками и землей, а позже вернулся за ней. Труп к реке он перевез в своей тележке, прикрыв его холстом и разложив сверху часть своего товара. Он лелеял надежду, что течение унесет тело далеко, рыбы объедят его, сделав опознание невозможным, и жена в конце концов решит, что Софи с кем-то сбежала. — Брумм перевел дыхание. — Цепочку с подвеской и деньги из кошелька он забрал, чтобы они не достались кому другому, и уже дома сообразил, что может сделать из цепочки улику, которая укажет на Карла.
— А потом появился шантажист, — сказала Вера Андреевна. — Петер назвал его имя? Или это была она?
— Вот тут вы ошиблись, госпожа графиня. — Брумм глубоко вздохнул. — То есть вы оказались правы в общем, но не в деталях. Петер попался на глаза шантажисту не в аллее, а у реки, когда избавлялся от трупа. И вскоре мадемуазель Диана…
— Ах, — вырвалось у Веры, — не зря мне показалось странным, что она так легко уехала в Страсбург, оставив Осоргина с Натали! Ведь не ради фигур в часах она туда поехала…
Графиня Вильде имела в виду знаменитые в ту эпоху городские часы с фигурами, которые в полдень появлялись перед зрителями, проходили по кругу и исчезали внутри механизма.
— Кстати, а что она делала у реки? — спросила графиня. — Я полагаю, у Петера хватило ума избавляться от трупа, когда было уже поздно и вокруг, как он считал, не было ни одной души. Кокотка и река… уж не собиралась ли мадемуазель Диана утопиться? Занятно, весьма занятно…
