Но дело было не в «великом старце», а в душевном разладе Есенина. Третий законный брак его с Софьей Андреевной, не успев укрепиться, уже готов был дать глубокую трещину. Препятствием для создания крепкой семьи были болезненные черты личности Есенина, его неуравновешенный характер. Последний год его поступки свидетельствовали о болезненном состоянии психики. После употребления даже одной рюмки шампанского через 1–2 дня появлялись страхи, он боялся преследования с целью его убийства, видел слежку за собой подозрительных лиц, которых, кроме него, никто не видел. Друзьям сказал, что сумеет себя защитить и живым в руки к «убийцам» не попадет. Обзавелся телохранителями и оружием.
В клинике ему была выделена отдельная палата на втором этаже. Обстановка в этом учреждении была комфортной, приближенной к домашней, всюду были ковры или ковровые дорожки, мягкие диваны и кресла, картины, цветы. Лечить его начал опытный психиатр Александр Яковлевич Арансон.
Через два дня в клинику прибыли представители следственных органов для снятия показаний. Заведующий клиникой профессор Петр Борисович Ганнушкин к Есенину их не допустил. Написал записку, что больной «не может быть допрошен в суде по психическому состоянию».
Во время своего лечения в Психиатрической клинике Есенин продолжает заниматься своим любимым делом — пишет стихи. На третий день пребывания из окна увидел занесенный снегом клен и в тот же день написал одно из лучших стихотворений:
Клен ты мой опавший, клен заледенелый,
Что стоишь, нагнувшись, под метелью белой?
Или что увидел? Или что услышал?
Словно за деревню погулять ты вышел.
…
Сам себе казался я таким же кленом,
Только не опавшим, а вовсю зеленым.
И, утратив скромность, одуревши в доску,
Как жену чужую, обнимал березку.
В клинике его все раздражало: и постоянно открытая дверь палаты, в которую заглядывали любопытные пациенты, и свет ночника — необходимого атрибута всех психиатрических учреждений, и прогулки только в сопровождении персонала, так как находился под особым надзором в связи с мыслями о смерти. В город по издательским делам его отпускали только с лечащим врачом. Побег, очевидно, он задумал уже через несколько дней после поступления в клинику. Это можно усмотреть из его телеграммы другу Вольфу Эрлиху от 7 декабря 1925 года: «Немедленно найди 2–3 комнаты. 20-го числа переезжаю в Ленинград».
20 декабря Есенина в клинике навестила журналистка и издательский работник Анна Абрамовна Берзинь. Позже она в своих воспоминаниях о посещении клиники писала, что лечащий врач Есенина Арансон Александр Яковлевич, «добрый и мягкий человек», предупредил, чтобы не передавала Есенину колющих, режущих предметов, а также веревок и шнурков, чтобы больной не смог ими воспользоваться с «суицидальной целью». Объяснил, что болезнь «серьезная и нет надежды на выздоровление», что проживет он «не больше года». В тот же день Есенина навестил муж его сестры Екатерины — Василий Наседкин. Их брак был зарегистрирован 10 дней назад 10 декабря, а свадьбу решили сыграть позже. В своих воспоминаниях Наседкин писал, что Есенин «пополнел, посвежел, но глаза бегали нервно, не отставая от скачущих мыслей». От свидания с женой Софьей Андреевной Есенин отказался: он считал ее инициатором его помещения в клинику, видимо, не совсем поняв, что в лечебное учреждение его приняли не по желанию родных, а по психическому состоянию. Дочь профессора П. М. Зиновьева, возможно, со слов отца, говорила своему другу Ивану Приблудному, что болезнь Есенина уже вынесла ему свой приговор. Но это были лишь отдельные намеки на его обреченность.
21 декабря его в палате не обнаружили: после свидания с какими-то «приятелями» он исчез. Весь персонал клиники был крайне обеспокоен побегом, зная о его суицидальных намерениях. В других медицинских учреждениях не обратили бы внимания на самовольный уход и тут же выписали домой. Но в психиатрических больницах персонал несет ответственность как моральную, так и юридическую не только за лечение больного, но и за его поведение, как в лечебном учреждении, так и первое время после выписки до передачи его под диспансерное наблюдение. В клинике приняли меры по розыску беглеца. Искали его по городу всюду. Лечащий врач Арансон звонил родным и знакомым Есенина, а у кого не было телефона, ездил к ним на квартиру. Позже выяснили, что накануне к нему на свидание приходили двое приятелей, принесли с собой зимнее пальто, шапку и обувь, и он под видом посетителя прошел мимо охраны.
Покинув клинику, Есенин направился в Госиздат за положенным ему гонораром. Денег в кассе не было. И он написал доверенность на их получение — Наседкину. В Госиздате он встретил издательского работника Тарасова-Родионова Александра Игнатьевича, которому сказал, что с женой он разошелся, «она жалкая, убогая женщина». Те, кто видел его в тот день, отметили, что он был «нетрезвый, злой и скандальный». На следующий день он появился в Доме Герцена, где ночевал. Утром поехал на Новинский бульвар навестить своих детей, побывал у бывшей гражданской жены Изрядновой, повидался с сыном Юрием. А через два дня приехал на двух извозчиках на квартиру к Толстой, где жил последние месяцы. Младшая сестра Есенина — Шура, жена Софья Андреевна и Наседкин сидели в одной из комнат на квартире Толстой. Они были обеспокоены побегом Есенина из клиники, так как уже три дня не имели о нем никаких известий. Делали самые худшие предположения. В 7 часов вечера внезапно распахнулась дверь, и в комнату быстро вошел Есенин в сопровождении двоюродного брата Ильи и извозчика. Когда он появился на пороге комнаты, все облегченно вздохнули: нашелся беглец. Но радость была недолгой, насторожил мрачный вид Есенина. Не здороваясь, не говоря ни слова, он прошел в другую комнату и с помощью Ильи и извозчика стал лихорадочно собирать вещи и бросать в чемоданы. Когда вещи были собраны, он, не прощаясь, захлопнул дверь. Чемоданы вынесли из квартиры и разместили на двух санях. Так мог поступить только человек в состоянии глубокого душевного расстройства, который потерял последнюю опору в жизни. Младшая его сестра Шура так описала его уход: «Мы вышли на балкон. Вечер был теплый. Большими хлопьями падал снег, и сквозь его пелену было видно, как Илья и два извозчика устанавливают чемоданы. Сергей сел на вторые сани. Я крикнула: "Прощай, Сергей". Он помахал рукой, и сани скрылись за углом». Не предполагала тогда его любимая сестренка, что прощалась с братом навсегда. На второй день она со старшей сестрой Катей уехала на время каникул к родителям в Константиново.
Перед отъездом в Ленинград Есенин выпил по стакану шампанского с Клычковым, затем посетил в мастерской художника Георгия Богдановича Якулова, по воспоминаниям которого у него тоже выпил вина, после чего отправился на вокзал. По прибытии в Ленинград 24 декабря 1925 года поехал к Эрлиху. Не застав его дома, отправился в гостиницу «Англетер», снял номер на втором этаже, а через несколько минут уже был в номере своих знакомых Устиновых, которые жили этажом выше. Со слов Елизаветы Алексеевны (жены Г. Ф. Устинова), он был в приподнятом настроении. Сказал, что он прямо с поезда, из Москвы уехал навсегда, жить будет в Ленинграде, а к жене не вернется. В руках у него было 4 бутылки вина.
