Снова и снова в моей голове прокручивалась беседа с Эдуардом Хлысталовым. И всякий раз рефреном звучал вопрос: на кой черт он всучил мне эти папки с документами?
Как там написал Эдуард Хлысталов?
«Со мной созвонились, и было назначено рандеву в ресторане, где обслуживают слепые кельнеры. Там темно, общение на ощупь. Было двое мужчин в черном. Они явно преследовали меня… Дорогой друг, будьте осторожны, берегите себя. Нам с Вами важно сохранить те крохи наследия С. А. Есенина, которые сосредоточены в Ваших руках. С уважением, Э. Хлысталов».
Действительно, все это походило на какой-то дурацкий розыгрыш… Кому понадобилось гоняться за рукописью и документами, неким образом связанными с великим поэтом, погибшим девяносто лет назад? Я часто задавал себе этот вопрос, остроту которого притуплял стакан столичной водки. Но вопросы оставались, а ответов не было.
Я отдавал себе отчет в том, что, наряду с маниакальной страстью к исследованию есенинской проблемы, меня снедает беспричинное недовольство Эдуардом Хлысталовым. Недовольство человека, чья жизнь полетела кувырком, — и все из-за случайной встречи с неким следователем с Петровки, 38! Видимо, у всех нас исподволь рождается желание переложить свою вину на плечи другого… Я вспоминал первую встречу с Хлысталовым в Питере, когда мою головную боль как рукой сняло и где я был счастлив, точно влюбленный. А теперь?
Я, как крот, зарылся в работу, в расследование.
Всякий раз, когда я отвлекался от темы, на ум приходила примитивнейшая из мыслей: «Галактика по имени Сергей Есенин все больше и больше засасывает мою душу, а я все глубже и глубже погружаюсь в нее — в рассвеченный звездами шлейф, во тьму и хаос неизвестности». Поверьте, говорю это не ради красного словца. Прошло всего несколько недель, а квартиру мою узнать было просто невозможно. Горы бумаг, журналов, книг, куда ни глянь — повсюду пустые бутылки из-под водки да грязные тарелки с остатками еды на письменном столе, на стульях, на полках книжного шкафа, на полу Полнейший беспорядок! Пару дней назад я битый час потратил на поиски ксерокопий статьи из медицинского журнала, в которой говорилось о Есенине, и не нашел. Это привело меня в ярость. Я опрокинул стол — книги россыпью полетели на пол. Это еще больше взбесило меня. Я кричал, проклиная Эдуарда Хлысталова и себя самого. Увы, я утратил контроль над собой…
Я чувствовал, что меня поглощает тьма. Свет стал невыносим, я начал болезненно реагировать на него. Если в комнату проникал солнечный луч, он вызывал у меня боль не столько в глазах, сколько в мозгу. Словом, я впал в транс, как зверь — в зимнюю спячку. И выглядеть стал соответственно: как медведь, залегший в берлогу. Как-то утром поймал себя на мысли: «Все труднее и труднее становится раздвигать шторы и занавески, все труднее солнечному лучу пробиться ко мне в квартиру». Я перешел на иное освещение — настольную лампу и ночник над кроватью. Они давали ровно столько света, сколько было необходимо, чтобы разобрать слова на странице, и не больше.
Так, глуша водку, я жил во тьме, подобной тому забытью, в которое проваливался, когда меня одолевала усталость. А что касается солнечного света, так я забыл, что это такое. Вернее, мне было наплевать на него. Внешний мир потерял для меня свой смысл. Как бы перестал существовать. Я хотел одного — остаться в одиночестве. Так и вышло.
Единственное, что связывало меня с реальностью, — отчаянная попытка собрать всю возможную информацию о Есенине у Эдуарда Хлысталова и тех, кто имел к этому отношение. Я отчаянно работал, читал, писал и думал, и этот конвейер крутился в безостановочном режиме, и не было возможности что-либо изменить. В этом я отдавал себе полный отчет.
…Через пару часов я проснулся от жуткого холода. Было такое ощущение, будто меня совершенно голым выставили на улицу на жуткий мороз. В висках невыносимо ломило, голова раскалывалась от испепеляющей боли. По комнате распространился резкий запах где-то горевшей серы.
Я увидел себя за рабочим столом. Неожиданно отворилась дверь, я обернулся и увидел нелепость: это вошел я сам. Мой двойник сел напротив меня и взял мою голову в свои руки. Я с ужасом уставился на него. Тот резко поднялся и стал расхаживать по комнате, я слышал его шаги. Затем он опустился в кресло.
Наконец раздался его голос. Он звучал тихо-тихо. Я затаил дыхание, пытаясь уловить смысл речи.
Голос зазвучал вновь — невнятные звуки, возникающие во тьме как бы сами по себе.
Я внимал им, боясь пошевелиться, и в конце концов сумел различить слова:
— До каких пор ты будешь присваивать все, созданное мной, себе?! Твоя дерзость и беспардонность зашли слишком далеко. Пора остановиться и перестать совать нос в явления и вещи, которые тебе недоступны.
Я ответил осмысленной фразой, хотя мой рот оставался закрытым, губы даже не дрогнули:
— Кто ты, призрак в моем обличье? Что тебе нужно от меня?
— Ты меня не только раздражаешь, но просто достал своим существованием. Я ненавижу и презираю тебя, поскольку не ты, а я подлинный автор книг, которые ты опубликовал. Ты рядишься в чужие перья!..
Моя комната, и без того сумрачная и «слепая», погрузилась в непроглядный мрак, какой, наверное, бывает в глубоком подземелье, когда там вдруг задувают свечу.
Мой призрачный гость вдруг предстал передо мной облаченным в сутану с капюшоном и зависшим над ковром. Он зловеще произнес:
— Ты обокрал меня! Покайся сейчас же! Иначе откроется ящик Пандоры — и будет не просто плохо, а очень плохо…
— Если ты так считаешь, то я каюсь, — смиренно пробормотал я.
Гость перешел с агрессивного тона на тон послушника:
— И я виню себя, что был несправедлив к тебе. Давай примирим наши гордыни…
…Я мог бы счесть виденное и слышанное сном, если бы не странная вещь: на ковре, где в черной сутане парил мой двойник, оказалась прожженной его середина. Пятно имело узнаваемую форму пентаграммы…
В Питер! В Питер! И поскорее!.
По мостовой
— моей души изъезженной
шаги помешанных
— вьют жестких фраз пяты.
Где города
— повешены
— и в петле облака
застыли
— башен
— кривые выи —
иду
— один рыдать,
что перекрестком
— распяты
— городовые…
Владимир Маяковский. «Я!»
Теперь я хорошо понимаю логику поведения полковника МВД Э. Хлысталова и те его колебания — взяться за расследование странной гибели поэта Есенина или отступиться? Это случилось тогда, когда в руки его попали две посмертные фотографии Сергея Есенина.
Позже Хлысталов признался: «И хотя я понял, что в гибели Есенина что-то не так, но тут же отбросил все тревоги: трудно было представить, что "Дело Есенина" расследовалось некачественно. Ведь погиб великий поэт». Только выйдя на пенсию, полковник МВД вплотную занялся расследованием «Дела Есенина»…
