О художнике, о том, для чего он со своим творчеством призван в наш мир, замечательно точно сказал Блок в знаменитой речи «О назначении поэта». Он назвал творца «сыном гармонии» и пояснил: потому он и «сын», что не только ей причастен, не только её улавливает, но вносит гармонию в мир. Отказаться от такой задачи – значит перестать быть художником или не быть им вовсе. (Снова и во избежание недоразумений подчеркну, что веду речь не о воспроизведении жизненной дисгармонии – её мы найдём ещё у Лермонтова, но об идеале, к которому, даже обливаясь кровью, стремится сердце художника.)
Пушкин поставил в заслугу поэту (себе), в частности, то, «что чувства добрые я лирой пробуждал». Он нашёл очень точное слово: не поучал, не воспитывал, а пробуждал. Ведь пробудить можно лишь то, что имеется в душе человека. Пробудить чувства добрые – значит действенно помочь человеку жить в этом сложном мире.
А творчество, оставляющее читателя, зрителя один на один с дисгармоническим, неупорядоченным миром, – не искусство в подлинном смысле этого слова. И не важно при этом, будет ли оно иметь успех на сегодняшнем рынке, важно, что в дальней перспективе оно приговорено исчезнуть. Ибо лишено идеала, который есть единственная духовная ценность, пропитывающая собою материю произведения. А сама по себе материя тленна. Наивно думать, что актуальное во все времена изречение древних: «Жизнь коротка, искусство вечно» вдруг потеряло свою актуальность в наше время…
После того, как Аристарха Андрианова перевели в обозреватели, Золотусский назначил своим заместителем Борю Кузьминского, но тот пробыл на этой должности совсем недолго. Виталий Третьяков, бывший заместитель Егора Яковлева по газете «Московские новости», возглавил новую «Независимую газету», куда и ушёл Кузьминский.
И Золотусский позвал в заместители меня. Я согласился. В конце концов, я должен был подчиняться только ему. А я ему как человеку доверял.
– Представляешь! – сказал он мне. – Кривицкий стал меня отговаривать: «Игорь Петрович, для чего вам это нужно? Красухин абсолютно неуправляем. Я всегда был против любого его продвижения, любой прибавки к окладу». «Евгений Алексеевич, – рассказывал мне Игорь, как он ответил Кривицкому, – поэтому у вас и была такая скучная литература. А такие люди, как Красухин, вынуждены были подрабатывать на стороне».
Три года я проработал его заместителем. И ещё год исполнял его обязанности. И ничуть об этом не жалею. Хотя пришлось пережить за это время многое, в том числе и очень тревожное.
* * *
Статьи Бурлацкого и его выступления на съездах народных депутатов печатались в каждом номере. Казалось, что газета превратилась в сплошной комментарий к его выступлениям.
Разумеется, речь идёт о первой тетрадке, которая, как я уже говорил, прежде была второй. Теперь в ней печатались отклики на выступления Бурлацкого на съезде, возражения на его выступления, и наоборот – письма в поддержку Бурлацкого.
Фёдор Михайлович Бурлацкий оказался воистину бичом для выпускающих номер. Его будто не интересовало, когда номер должен быть подписан к печати. Он мог приехать и в час ночи, когда всё свёртывалось, и всех заставлять отыгрывать назад. Вы только-только сообщили жене, что выходите, – и звоните снова, что задерживаетесь! Вы хотели уехать, так вот извольте остаться, потому что номер главным редактором не подписан, а когда он его подпишет, никто не знает.
Это мне напомнило эпизод конца 60-х годов.
Было очень поздно – за полночь, когда нас с Ирой Ришиной, работавшей в отделе информации, позвали в кабинет Сырокомского. «Ребята! простите меня и не обижайтесь!» – обратился к нам с характерным окающим говорком незнакомый человек.
Обижаться было на что: могли ли мы предположить, что нас, «свежих голов», задержат до такого времени?
– Простите! – снова повторил незнакомец.
– Познакомьтесь, – сказал нам Сырокомский. – Это Александр Николаевич Яковлев. Он сейчас исполняет обязанности заведующего отдела пропаганды ЦК. А это… – он представил Яковлеву меня и Ришину.
– Ну и как вам статья? – спросил меня Яковлев. Статья его была огромная на две полосы. Называлась она «Против антиисторизма». Как раз по этим полосам мы с Ирой были «свежими головами».
– Я бы не стал… – начал было я.
Но Сырокомский меня прервал. – Понятно, чего бы вы не стали делать, но речь сейчас не об этом!
– Да, – сказал мне Яковлев. – И я бы не стал! Но это от меня не зависит.
Он написал статью об оголтелых националистах, русских нацистах. Но, к сожалению, его стиль изобиловал идеологическими штампами, убивающими справедливый пафос. А главное, что в статье, как было принято в то время, содержалась ругань в адрес не опубликованных в России произведений Солженицына. И, судя по реплике Яковлева, это была не его инициатива.
– Старик! – самодовольно говорил мне на другой день Чапчахов. – Вы Яковлева видели? Мы с ним со вчерашнего дня – по корешам!
Но не разу больше не вспомнил об этом. Именно за эту статью Яковлева сослали послом в Канаду.
Бурлацкий никогда не извинялся перед сотрудниками, задерживая их. Он мог приехать под утро, снять полосу и заставить её переверстать. Ради собственного выступления на съезде народных депутатов.
В этом и было его основное отличие от Войтехова, редактора еженедельника «РТ-программы». Тот ломал график выхода номера, если его не устраивал макет, вырывал из него страницы с материалами, которые объявлял скучными, срочно ставил в готовый номер то, что ему понравилось сегодня, сейчас, сию минуту. Бурлацкий сделал из первой тетрадки подобие записной книжки народного депутата, скрещенной с книгой отзывов о собственной деятельности на депутатском посту. И не важно, что в то время страна жадно приникала к выступлениям Сахарова, Собчака, Афанасьева, Попова, Станкевича. У газеты был свой герой, которому определили бешеную популярность у населения, – народный депутат СССР, главный редактор «Литературной газеты» Фёдор Михайлович Бурлацкий.
В то же время внутренняя жизнь редакции заметно менялась. Опустел кабинет цензора на Цветном бульваре, где располагалась типография, печатавшая нашу газету. Мы перестали быть органом правления Союза писателей, вышли из подчинения секретариату Союза и стали сами себе хозяевами – получили регистрационное удостоверение в комитете по печати и отныне подписывались: «Учредитель – редакционный коллектив». А под логотипом газеты поставили: «Свободная трибуна писателей».
Бурлацкий провёл и первые в нашей практике выборы редколлегии. Точнее – перевыборы, поскольку кандидатуры были предложены те же. Правда, Бурлацкий добавил к ним ещё одну. Он предложил ввести в редколлегию председателя месткома Владимира Бонч-Бруевича, приёмного сына известного ленинского сподвижника. Но Бонч, как называли его в редакции, был дружно завален. А больше всех голосов тогда досталось Золотусскому.
Через некоторое время уже на летучке Бурлацкий снова вернулся к кандидатуре Бонча. Попросил редакцию всё-таки ввести его в редколлегию. Причём проголосовать за это простым поднятием рук. Я с горсткой сотрудников голосовал против. Бонч-Бруевич в редколлегию вошёл.
