Я был против, потому что очень хорошо знал канцелярскую душу этого службиста. Ведь я много лет проработал с ним в месткоме. Он словно выпрыгнул из гоголевского времени. Типичный описанный Гоголем чиновник. Не в том смысле, что брал взятки (клеветать на него не стану), но в том, что умел и любил волокитить, ставить человека на надлежащее ему место.
Отличался он ещё и невероятной многословностью. Там, где нужно было сказать всего несколько слов, он говорил их так много, что мы, члены месткома, начинали ёрзать на своих местах и демонстративно поглядывали на часы. Это его не смущало. «Я сейчас закончу», – обнадёживал он. И говорил, говорил, говорил.
В газете он возглавлял корреспондентский отдел, то есть начальствовал над нашими собственными корреспондентами в республиках и в нескольких крупных русских регионах. Раз в год корреспонденты приезжали на специальное совещание с членами редактората и редколлегии. Их водили по редакции, знакомили с новыми сотрудниками, они радовались старым знакомым. Заканчивалось совещание грандиозным редакционным банкетом, на котором неизменно выступал Бонч.
– А нельзя ли немножко покороче? – однажды ласково спросил его Чаковский. – Люди устали держать наполненные рюмки на весу!
Но покороче Бонч не умел. Догадываюсь, что его многоглаголание обходилось редакции в немалую сумму. Ведь куда только ему не приходилось звонить своим подчинённым по прямой междугородной связи!
Однажды мы с приятелем оказались в тбилисском Доме печати, где находился корреспондентский пункт «Литературной газеты». По случаю нашего приезда Эдик Елигу-лашвили, корреспондент «Литературки», созвал своих друзей, которые накрыли грузинский стол. Атмосфера была очень тёплой, сердечной. Звучали остроумные тосты, веселье набирало обороты, как вдруг зазвонил телефон.
– Да, Володя! – откликнулся сразу поскучневший Эдик и, прикрыв трубку рукой, сказал нам. – Это надолго.
Минут через пять он, снова закрыв рукой трубку, сказал:
– Наливайте!
– Э! Так нельзя! – воскликнул один из его друзей, когда мы с приятелем подняли свои стаканы, жестом приглашая всех присоединиться. – Надо сказать хоть несколько слов!
– Я понял, Володя! – повторял Эдик Бончу. – Я всё-всё понял. Конечно, конечно…
Он обмотал нижнюю часть трубки полотенцем и, не отнимая трубку от уха, произнёс живописный и многословный тост, после которого выпил и не спеша закусил со всеми. Потом, слегка сдвинув полотенце, сказал в трубку деловым тоном:
– Понял, так всё и сделаю!
Но остановиться Бонч не мог. Казалось, что по телефону он читает какую-то бесконечную лекцию.
– Эдик, – сказал приятель, – передай этому любителю поговорить, что мы пьём за его здоровье. Пусть он живёт столько лет, сколько его слов влетело сегодня в твоё ухо!
Эдик засмеялся. Выпил со всеми и снова неспешно закусил. И снова сдвинул полотенце:
– Так и сделаю. Спасибо, что позвонил.
– Чего он хотел? – спросил я, когда Эдик положил наконец трубку.
– Чтобы я взял интервью у Ираклия Абашидзе, – ответил Елигулашвили, потирая затёкший локоть.
– И всё?
За что Бонча полюбил Бурлацкий? За всегдашнюю готовность угодить? За упорство, с каким он на месткоме отстаивал любые, даже явно бредовые идеи руководства? Может быть.
Но и Аркадий Удальцов, когда стал главным редактором, назначил Бонча своим замом. Тоже за те же качества?
А, может, за его связи с такими людьми, которыми ни Удальцов, ни Бурлацкий пренебрегать бы не стали?
Бонч окончил журфак. И получил фантастическое распределение – ответственным секретарём в «Московскую правду». А после недолгой работы в газете был избран освобождённым секретарём московского отделения Союза журналистов – должность не только хорошо оплачиваемая, но номенклатурная, сулящая прекрасные перспективы.
И прирождённый аппаратчик Бонч-Бруевич наверняка бы не остановился в своём карьерном росте, если б однажды, управляя автомобилем в нетрезвом виде, не наехал на людей.
Скандал удалось замять – помогли связи с влиятельными приятелями приёмного отца. Судить Бонча не стали. Но от секретарской работы освободили. И направили к нам в газету.
А Бурлацкий продолжал реформы. Обновил внешний облик газеты. Кажется, именно при нём исчез из логотипа Горький и остался, как и было прежде, – только Пушкин.
Горького выдумали вставить в ЦК. Дескать, как же так? Основоположник социалистического реализма и не украшает своим портретом писательскую газету! Воспользовались горьковским юбилеем, придумали письмо рядового читателя, умоляющего поместить рядом с Пушкиным Горького, напечатали это письмо и немедленно в том же номере просьбу читателя выполнили. Не испытали смущения, что при этом вечно сопровождающее логотип разъяснение, что газета-де основана при участии Пушкина, наполняется ещё более туманным смыслом.
Да, оно туманно и без всякого Горького. Известно ведь, что основана «Литературная газета» Антоном Дельвигом. Официальным помощником его был О. М. Сомов. А секретарём редакции взяли малоизвестного литератора В. Н. Щастного. То есть в основании газеты Пушкин участия не принимал.
Другое дело, что Пушкин был активнейшим автором «Литературной газеты», что Дельвиг, подготовивший два первых её номера, уехал из Петербурга и друзья Дельвига, в том числе и Пушкин, выпустили помимо этих двух, ещё одиннадцать, после чего Дельвиг снова вернулся на редакторское место. Щедрые пушкинисты объявили Пушкина главным редактором первых тринадцати номеров «Литературной газеты». Но в этом случае с таким же успехом можно говорить о главном редакторе Сомове или о главном редакторе Вяземском.
Не следует, думается, забывать о Дельвиге, основателе «Литературной газеты», её редакторе, который поплатился жизнью за своё любимое детище. Газета напечатала стихи, которые прогневали Бенкендорфа, тот, наорав на Дельвига и пригрозив ему Сибирью, настолько потряс поэта, что у Дельвига сдали нервы, после чего не выдержало сердце.
Теперешняя «Литературная газета», возглавляемая Юрием Поляковым, как-то пустила пробный камень: не вернуть ли на логотип Горького? В последнее время всё отчётливей проявляют себя те, кто ностальгирует по советскому прошлому. Помню, как дрожало от страха руководство главного издательства писательского союза после краха ГКЧП, как, откликаясь на веяния времени, переименовало издательство в «Современный писатель»! Но веяния незаметно потихоньку повыветрились, и чуткое ко всяким изменениям руководство в этом с радостью убедилось: чего бояться новых властей, если власть осталась в прежних руках – бывших коммунистических, комсомольских и советских чиновников! Ну а коли так, то почему бы издательству и не вернуть себе прежнее название: «Советский писатель»? Вернули, конечно! Разумеется, что по широчайшему общественному резонансу это не то же самое, что вернуть стране гимн Советского Союза, бывший когда-то гимном компартии, вставив туда согласно новой идеологии слова: «хранимая Богом» – о России. И не то же самое, что передать армии советский красный флаг и пятиконечную звезду. Но, как говорится, это всё – из той же оперы! Так что тем, кто мечтает о реставрации советского режима, возвращение Горького на логотип «Литературной газеты» покажется резонным. Однако не лучше ли приблизиться к истине и рядом с портретом Пушкина поместить портрет его друга Антона Антоновича Дельвига?
[5]
