Папа кладет ладонь мне на лоб.
– Ты не заболела? Ты и за ужином вчера почти ничего не съела.
Я мотаю головой.
– Просто живот болит. У меня скоро месячные.
Мне достаточно произнести волшебное слово «месячные», чтобы папа больше ни о чем не спрашивал.
– А… – говорит он, мудро кивая. – Поешь хоть немного и выпей две таблетки ибупрофена, чтобы они были у тебя в организме.
– Хорошо, – отвечаю я.
Мне неудобно врать, но эта крошечная ложь для его же блага. Он не должен узнать об этом видео, никогда.
В кои-то веки Питер подъезжает к нашему дому вовремя. Он всерьез решил придерживаться контракта. Марго провожает меня до двери и говорит:
– Просто держи голову выше, ладно? Ты не сделала ничего плохого.
Как только я сажусь в машину, Питер наклоняется и целует меня в губы, что до сих пор почему-то кажется неожиданным. Он застает меня врасплох, поэтому я случайно кашляю ему в рот.
– Прости, – говорю я.
– Ничего, – отвечает он, как всегда мягко.
Питер кладет руку на спинку моего сиденья и разворачивает машину. Потом он бросает мне свой телефон.
– Проверь Анонимку.
Я открываю Инстаграм и нахожу страницу Анонимки. Я вижу фотографию, которая была под нашим видео: парень лежит в отключке, а у него на лице перманентным маркером нарисованы пенисы. Теперь это первый пост. Я ахаю. Видео с джакузи больше нет!
– Питер, как ты это сделал?
Питер самодовольно улыбается.
– Я написал вчера Анонимке и велел убрать это дерьмо, пока мы не подали в суд. Я сказал, что мой дядя юрист, а мы с тобой оба несовершеннолетние.
Он сжимает мое колено.
– Твой дядя правда юрист? – спрашиваю я.
– Нет. У него пиццерия в Нью-Джерси.
Мы оба смеемся, и это такое счастье.
– Слушай, ни о чем сегодня не волнуйся. Если кто-нибудь что-нибудь скажет, я каждому морду набью.
– Мне просто интересно, кто это сделал. Я могла бы поклясться, что в тот вечер мы были одни.
Питер качает головой.
– Мы не сделали ничего плохого! И вообще, кому какое дело, что мы целовались в джакузи? Кого касается, был ли у нас секс? – Я хмурюсь, и парень быстро добавляет: – Знаю, знаю. Ты не хочешь, чтобы люди думали, что мы делали что-то, чего мы не делали. Ничего не было, именно так я и сказал Анонимке.
– Для парней все совсем не так, как для девушек, Питер.
– Знаю. Не сердись. Я выясню, кто это сделал.
Он смотрит вперед с таким серьезным видом, что сам на себя не похож. От всех этих добрых намерений у него прямо-таки благородный профиль.
О, Питер! Зачем ты такой красивый? Не будь ты красивым, я бы никогда не оказалась с тобой в джакузи. Ты во всем виноват! Хоть это и не так. Ведь я сама разулась, сняла носки и залезла в воду. Я тоже этого хотела. Но мне приятно, что он относится ко всему так же серьезно, как и я, пишет гневные письма от нашего имени. Я знаю, что Женевьева не стала бы волноваться из-за такой ерунды. У нее никогда не было проблем с демонстрацией чувств на людях, она была бы только рада оказаться в центре внимания. А мне это важно, и я очень переживаю.
Питер поворачивает голову и смотрит на меня, изучая мои глаза, мое лицо.
– Ты ведь об этом не жалеешь, Лара Джин?
Я мотаю головой.
– Нет, не жалею.
Он улыбается мне так нежно, что я не сдерживаюсь и улыбаюсь в ответ.
– Спасибо, что заставил их убрать видео ради меня.
– Ради нас, – поправляет Питер. – Я сделал это ради нас.
Наши пальцы переплетаются.
– Только ты и я, малыш.
Я сжимаю его руку. Если мы оба будем держаться достаточно крепко, то все будет хорошо.
* * *
Когда мы вдвоем идем по коридору, девчонки шепчутся, а парни посмеиваются. Кто-то из команды по лакроссу подбегает и пытается «дать пять» Питеру, но тот недовольно отмахивается.
Когда я остаюсь у шкафчиков одна и достаю учебники, ко мне подходит Лукас.
– Я не стану ходить вокруг да около, – говорит он. – Лучше просто спрошу. Та девушка на видео – действительно ты?
Чтобы успокоиться, я делаю глубокий вдох.
– Это я.
Лукас тихо присвистывает.
– Черт!
– Да.
– Так что… вы с ним… это…
– Нет, вовсе нет! Никаких «это».
– Почему нет?
Меня смущает его вопрос, хоть я и знаю, что стесняться здесь нечего. Просто я никогда не была в таком положении, чтобы обсуждать мою интимную жизнь, потому что кому могло бы прийти в голову что-то у меня спросить?
– Нет, потому что нет. Никаких особых причин, не считая того, что я еще не готова и не знаю, готов ли он. Мы это даже не обсуждали.
– Да, но он вроде как не девственник. Такое даже представить сложно! – Лукас округляет свои небесно-голубые ангельские глаза, чтобы подчеркнуть сказанное. – Я знаю, что ты невинна, Лара Джин, но Кавински – точно нет. Я говорю тебе это как парень.
– Не понимаю, какое это имеет ко мне отношение, – бормочу я, хоть и сама постоянно думала и беспокоилась на этот счет.
У нас с Питером как-то был разговор на эту тему, о том, что парень и девушка, которые долго встречаются, по определению должны заниматься сексом, но я не помню, говорил ли он, что сам думает по этому поводу. Надо было слушать внимательнее.
– В общем, только потому что они с Женевьевой делали это как… как дикие кролики или кто там еще… – Лукас смеется над этим, и я его щиплю. – Только потому, что они это делали, не значит, что мы автоматически тоже, или что мы автоматически этого хотим.
Так ведь?
– Он определенно хочет.
Я сглатываю.
– Что ж, тогда все очень плохо и печально. Но, если честно, я так не думаю.
В этот момент я решаю, что наши с Питером отношения будут похожи на запекающуюся грудинку. Медленные и постепенные. Со временем мы нагреемся и будем готовы друг к другу. С уверенностью я продолжаю:
– У нас с Питером все совершенно не так, как было у него с Женевьевой. Мы не те, кем были они. Короче, я хочу сказать, что нет смысла сравнивать отношения, ясно?
И не важно, что я постоянно делаю это у себя в голове.
На уроке французского я слышу, как Эмили Нассбаум шепчет Женевьеве:
– Интересно, если она окажется беременной, Кавински заплатит за аборт?
– Ни за что, – шепчет в ответ Женевьева. – Он слишком прижимистый. Может, половину.
