Поэтому теперь встреча с шайтанами, спрыгнувшими с неба и посягнувшими на его, Агинбека, родную землю, на его народ и друзей, не показалась ему чем-то сверхъестественным. Он воспринял это как очередную проверку судьбы, как искоренение ошибок в себе самом. Аксакал встретил врага так, как его предки встречали испокон веков любого захватчика — смело, спокойно и стойко.
Он подготовился к очередной схватке с фашистами. Подъехав на ишаке к распадку между песчаным барханом и предгорьем Тамдытау, опытный охотник насторожился. Чутье подсказывало ему, что матерый и почти загнанный в тупик, побитый и злой волк не будет бесконечно удирать по прямой и, тем более, отказываться от изначальной цели. Он начнет плутать, искать места для засады, затаится и будет ждать, чтобы контратаковать.
Агинбек, дымя курительной трубкой, смотрел на далекие облака, изучал неровный горизонт, слюнявил сухой палец и ловил им ветерок, поглядывал на струйки песка, точнее, пыли, временами сносимой с гребня холма. Он точно рассчитал, что восход солнца начнется через десять минут, и сумерки, сменившие ночную темень, растворятся окончательно и резко, явив огромной пустыне свет.
Мираб убрал трубку, раскрыл мешочек, в который, пока ехал сюда на ишаке, собрал из всех закоулков своего тела и скарба, навешанного на животное, блестящие предметы. Их оказалось немного: заколка Гугуш из ее сумы, «маузер» Синцова, оставшийся без патронов, снятая с винтовки оптика, лупа, когда-то любезно подаренная геологами, не раз помогавшая старику в розжиге хвороста в рейдах, трофейный портсигар мертвого офицера-шайтана.
Агинбек оставил ишака в низинке, взобрался на бархан и осторожно выглянул. Минуту он изучал пока еще темную сторону предгорья, куда, судя по следам, убыла группа немцев, затем решился. Стал доставать из холщового мешочка приготовленное. Рука старика появлялась над гребнем бархана и клала на ту его сторону неприметную в сумерках вещицу, затем тут же исчезала, чтобы в пяти метрах слева вновь выложить очередную.
Через несколько минут задуманное Агинбеком было выполнено, а сам он занял место с винтовкой чуть в стороне от всей этой затейливой комбинации. И стал ждать. Чего-чего, а ждать он умел. Застыв скорченным истуканом на песчаном склоне холма, всматривался в смутные очертания противоположной позиции.
И дождался.
Заспанное солнце показало свою макушку из-за далекого горного хребта. Первые лучи погладили сначала самые высокие точки рельефа и вершины барханов. Песок заискрился кварцевой крошкой, пустыня ожила, свет широким фронтом нахлынул на нее и стремительно побежал на запад, разгоняя мутные остатки ночи. Сразу в нескольких местах холма, за которым спрятался охотник, заблестели выложенные им предметы. И тотчас первая короткая и следом длинная автоматная очереди огласили местность, взрыхляя гребень бархана песчаными фонтанчиками. Майер, ощущая близкое присутствие врага, не заставил себя долго ждать и выложился по полной. Содержимое магазина вылетело в ствол, поражая мишени — неожиданно заблестевшие в лучах солнца знаковые элементы. Одной из них могла оказаться оптика того мстителя, захватившего удачный трофей — снайперскую винтовку. Майер это предчувствовал, поэтому и ждал проявления противника, заняв удобную позицию среди камней и с рассветом за спиной, который непременно ослепит мстительного стрелка.
Но он ошибся. Этот народный мститель перехитрил его, матерого австрийского диверсанта, прекрасно владея не только знаниями местного рельефа и природы, но и премудростями снайперского дела.
Но понять это фашист не успел — в ста метрах впереди раздался выстрел, причем без оптического блика и чуть в стороне от ложных знаков. Острая боль разорвала мозг Майера. Диверсант дернулся и медленно стал сползать вниз по песчано-каменистому склону, волоча в вытянутой руке автомат и оставляя после себя темный след.
Агинбек погладил винтовку, произнес что-то ласковое, обращаясь к ней, и ладонью расправил бородку. Затем, не поднимаясь в полный рост, передвинулся вправо и, припадая на один бок, стал собирать блестевшие на солнце прибамбасы.
* * *
Мютц равнодушно смотрел на щитомордника, серой лентой струящегося между камнями, присыпанными лессом, и мысленно прощался со своим подчиненным. Майер явно погиб — это опытный командир диверсионной группы ощущал всеми фибрами своего израненного тела и воспаленного мозга. Пара автоматных очередей, закончившаяся одиноким винтовочным выстрелом, и наступившая тишина говорили сами за себя. Майера больше нет в живых! Нет очередного солдата Великой Германии на этой грешной, бездушной, выжженной солнцем, проклятой земле. Есть дичь, ковыляющая, слабая, загнанная жертва, то есть они — группа Мютца, и есть охотники — два сильных духом, храбрых местных партизана. Один из них до мозга костей предан родному отечеству, офицер-чекист, который сдохнет десять раз, но победит. А другой — чересчур меткий и невероятно хитрый абориген, призрак пустыни, или, как говорят в этих краях, джинн. Дьявол во плоти! Водить за нос по бескрайней пустыне взвод сильных и бесстрашных солдат, изматывать их в смертельных поединках, использовать для этого все, что имеется или попадается под руку: гиблые природные ловушки, жалящих гадов фауны, палящее солнце и знакомый только им рельеф местности. «Невозможно сопротивляться всему этому. Нельзя победить такого врага!»
Мютц закрыл глаза, шатаясь от слабости и на ветру. Мириады жгучих песчинок неслись с востока вместе с лучами солнца. Они проникали под одежду, кололи плохо закрытые участки кожи, слепили и мешали дышать. Здесь даже песок был против нежданных захватчиков! Здесь все встало на войну с немецкими оккупантами. «Мы в полной заднице! Мы проиграли эту войну!»
Эсэсовец потянул с пояса фляжку, но в ней уже не было воды. Даже той теплой и затхлой мутной жидкости из кяризов заброшенного аула, которую удалось начерпать ночью.
Мютц еле-еле разлепил сухие обветренные губы и промолвил:
— Липке! Тащи Йозефа вон к той скале, помоги соорудить ему лежку, отдай последний гранатомет, винтовку и обвяжи его взрывчаткой.
— Герр капитан!..
— Ты слышал меня, Липке?! — оборвал медика гауптштурмфюрер и продолжил в его ошарашенную физиономию: — Пусть не высовывается под пулю снайпера, а лежит и ждет. Как почует опасность, сразу бьет фаустпатроном в цель. Если это не поможет, то кончает себя и любого, кто к нему приблизится. Я ясно выражаюсь, Липке?
— Так точно, командир!
— Это нужно, исходя из сложившейся ситуации, принимая во внимание нетранспортабельность раненого и во имя фюрера. Будь я на месте бедняги Йозефа, то поступил бы так же. Йозеф, ты понял меня?
Обессиленный переходом и ранами, военврач даже не кивнул, а обреченно опустил голову на грудь. Ужасные волдыри от укусов термитов на его пыльном красном лице воспалились и придавали бойцу вид какого-то фантастического чудища.
— Отто, помоги им. И быстро, быстро давайте. Времени нет. Враг уже совсем близко.
Не успел он договорить, как Граббе, радист группы, вскрикнул и застонал. Больше от страха, чем от боли. Он соскочил с серого валуна, на котором сидел, и покатился к ногам командира по сыпучему склону.
