— Попробую сам самостоятельно решить вопрос, Павел Максимович. Не выйдет, вернемся к данной теме. Просьба, Павел Максимович. Моя группа — капитан Звягин, лейтенант Окулинич и старший лейтенант Котов — направлена в распоряжение трофейного батальона. Не их это дело — это же элита, лучшие оперативники, мы с ними выполнили столько заданий. Не порадеете, товарищ подполковник? Операция в Креслау — куда важнее, нежели отгонять ворье от трофейного добра…
— Хорошо, поговорю с командованием. — Шалаев записал на листке фамилии. — Ничего не обещаю, но попробую. Походи по городу, освойся, подумай. Держи со мной связь, предоставляй доклады. Посматривай по сторонам — лишним не будет. Здесь не Западенщина с ее шабашем националистов, но тоже всякое случается. Эта территория, по-видимому, перейдет к Польше, то есть останется под нашим протекторатом. Поляки лезут из кожи, чтобы нам понравиться…
— Не слишком ли эти пешки оферзели, товарищ подполковник? — проворчал Верест и лаконично обрисовал ситуацию, сложившуюся у семьи Беккер.
— Наглеют, да, — согласно кивнул Шалаев и засмеялся: — А ты, погляжу, тезка, рушишь стены и возводишь мосты. Продолжай в том же духе, но не забывай оглядываться. Ну, что я тебе скажу… Как говорится, на данном историческом этапе, с учетом национальных, хм, особенностей… Возможно, польское правительство перегибает, но, согласись, они тоже натерпелись от немцев.
— От фашистов, — поправил Верест.
— Дамочка, что ли, понравилась? — пытливо уставился на него подполковник.
— Что? — не понял Павел.
— Прости, показалось… Не до этого сейчас, капитан. Ладно, проясним ситуацию с твоим «святым» семейством… Уже наметил вчерне план мероприятий?
— Хочу еще раз поболтать с так называемыми свидетелями — вдруг всплывет что-то важное. Надеюсь, я вхож в городскую тюрьму? Понадобится список тех, кого наше ведомство уже проработало, список заключенных, не увезенных из Креслау. Вопрос: сохранились ли документы немцев об изъятии ценностей у жителей Креслау? Они должны были вести описи — ведь такие педанты.
— Ничего подобного мы не нашли, — вздохнул Шалаев. — Немцы не идиоты. За день до сдачи во дворе гестапо и управления СС костры пылали — жгли архивы. Никаких бумажек не осталось. Удачи тебе, капитан!
Глава пятая
— Кохановский, Лев Давыдович, — скромно представился худосочный завгар преклонных лет. Он подслеповато щурился, протирал очки, долго перелистывал увесистый гроссбух — этот пожелтевший журнал он, похоже, таскал с собой по всем фронтам начиная с лета 41-го.
— Вы прямо как Троцкий, — пошутил Павел. — Тот тоже был Лев Давыдович.
— Троцкий, молодой человек, — назидательно произнес завгар, — враг, ренегат и… троцкист. А я нет. И слово «был» в отношении вашего покорного слуги пока неуместно. Впрочем, не вы первый подмечаете это досадное совпадение. Устал отбиваться, знаете ли. Держите, — протянул он ключи. — Машина в гараже, найдете. «ГАЗ-67Б», прошу любить и жаловать. Машина не старая, но движок за последние полгода посадили изрядно. Ее использовали в качестве артиллерийского тягача. Вы же не собираетесь таскать за собой пушку?
— А что, все так плохо, Лев Давыдович? — улыбнулся Верест. — Нет, не собираюсь.
— И женщин не возите, — предупредил завгар. — Сиденья протерлись, пружины выпирают, это несколько неудобно, прекрасным дамам может не понравиться… Но вы же не прекрасная дама?
Полноприводный советский внедорожник с упрощенным открытым кузовом (вырезы вместо дверей) заводился с третьего поворота ключа. Машинка действительно повидала немало. Но в отмытом виде смотрелась опрятно. Павел поблагодарил Кохановского, расписался, где нужно, и покинул гараж.
Он припарковал машину на Вильмштрассе, пешком прогулялся по городу. План Креслау имелся в голове, но увидеть все воочию тоже стоило. Прошелся по центральным Альтенштрассе и Вильмштрассе, снова навестил Фрайбургский вокзал, в задумчивости походил по перрону, на котором стоял воинский эшелон, идущий из Германии в Советский Союз. Вагоны охраняли автоматчики. Состав формировали «с бора по сосенке» — в нем были и теплушки, и пассажирские вагоны, и багажные без окон, у которых наблюдался явный переизбыток охраны. Надрывались злые овчарки — в кольце конвоя жались в кучку полтора десятка военнопленных в рваном обмундировании цвета «фельдграу» — явно пополнение на «народные стройки». Работы в этом городе хватало всем. Строительный мусор с тротуаров и улиц уже убрали, зияли черными глазницами скорбные руины. На них весьма своеобычно и художественно смотрелись нарядные плакаты: «Слава воину-победителю!», «Мы завоевали счастье нашим детям!», «Красной армии метла нечисть выметет дотла!» Вспомнился незадачливый художник Шестаков со своим «приветом от немецко-фашистских захватчиков». «Вымести дотла» — это тоже что-то из новой фразеологии…
Он прошел мимо булочной, из которой вилась огромная очередь. Немецкие марки завершали хождение, польская валюта еще не освоила «рынок», вводились продуктовые карточки. Советские дензнаки принимались охотно, но пока они считались экзотикой. Выстаивать в очереди не хотелось, лезть без очереди было противно — хотя он имел на это полное право, поэтому Павел прошел мимо, кожей чувствуя пугливые взгляды. Сколько их растворилось в этой толпе — бывших солдат вермахта, СС, прочих подручных нацистов? Рядятся под гражданских, изображают из себя мирных жителей. Кто-то действительно намерен покончить с прошлым, другие затаились, ждут удобного случая…
Работал католический собор на Тильзенауг. Строители закладывали камнями пробоины в стенах. За забором шумел детский приют. Работал стихийный рынок в тупике улицы. Подобные «блошиные» базарчики возникали, по-видимому, везде, где прокатилась война — от Подмосковья до Нормандии. Граждане сбывали ненужные вещи, кто-то из-под полы продавал еду, умыкнутую с продуктовых складов. Здесь же работало несколько магазинчиков — вполне официально, какой-то аналог местной продуктовой кооперации, но цены там не просто кусались, а грызли за горло! Денежный вопрос капитана контрразведки не волновал. Рейхсмарки продавцы насущного хлеба пока принимали, но курс уходящей в небытие валюты устанавливали какой-то странный. Павел набил вещевой мешок хлебом, мясными и рыбными консервами, несъеденными немецкими солдатами, тушенкой. Купил немного зелени, пару вялых огурцов, попутно пожалев, что проигнорировал кормежку в офицерской столовой.
А когда выходил с базара и готовился перебежать дорогу, что-то вдруг укололо под левую лопатку. Интуиция не дремала. Мурашки побежали по коже. Кто-то с недобрыми намерениями его разглядывал! Подобные взгляды он научился чувствовать — несколько раз отменная реакция спасала от пули снайпера, от ножа, от осколков гранаты… Павел остановился, взвалив вещмешок на спину, сунул в рот папиросу, прикурил от позолоченной зажигалки — дорогого «подарка» одного спесивого штурмбаннфюрера. Выпустил дым и медленно обернулся. Люди, выходящие с базара, обтекали его, словно волны береговой мыс. Никто не возмущался, что он встал на дороге, смотрели украдкой, прятали глаза. Это были неприязненные, но безвредные взгляды. Все не то…
