Рвение Владислава Гомулки — Первого секретаря Польской рабочей парии — переоценить было трудно. Только он мог с таким усердием, граничащим с безумием, насаждать в Польше советские порядки, причем делать это ускоренными темпами, с опережением всех разумных графиков. «Щепки» летели, как на лесопильне. В узких кругах этого вчерашнего обиженного подпольщика называли «маленьким Иосифом», и было за что. Он являлся идеальной фигурой, чтобы вести многострадальную страну к очередным победам над здравым смыслом.
— Ладно, не расстраивайся, Федор Михайлович, — отмахнулся Павел. — Понадобится помощь, снова тебя высвистим. Твою наблюдательность и умение ориентироваться я сегодня оценил. Уже допросили немецкого лазутчика?
— И какой практический прок от моей наблюдательности? — Сенцов смутился, отвернулся. — Ну, привезли его в бывший изолятор гестапо, дали отдельную жилплощадь общим объемом три кубических метра. Вроде охраняли, и сам сломался, о пощаде просил, клялся, что все расскажет. Волынку протянули с допросом, отвлекли эти хреновы «польские товарищи». Прихожу за ним, а он весь синий на нарах валяется, пена изо рта, не дышит. Конвоир прибежал — от страха чуть не обделался. И правильно, уже арестовали этого лоботряса за халатное отношение к обязанностям, в карцер бросили…
— Как это? — не понял Верест.
— Да мы тоже не поняли как, — буркнул Сенцов. — Потом допетрили, когда осматривать начали. В воротнике была ампула зашита. Они ведь часто такие штуки носили, особенно когда к нам в тыл направлялись. Покончить с собой, если схватят, цианид практически мгновенно действует. Знали, что мы разговорим даже самых упертых…
— Он вроде не походил на самоубийцу, — расстроился Павел.
— Ну, да, — согласился майор. — Испуганный, сломленный, готовый маму продать, лишь бы жизнь выклянчить. Но, видать, собрал последние крохи самообладания, когда один остался, вспомнил про свой фашистский долг, или как он там у них называется… Я тоже виноват, Павел Сергеевич, прости, — покаялся майор, — не хочу снимать с себя ответственности. Ну, не сообразил про эту ампулу. И дела отвлекли от этого гада, подполковник Савельев вызвал в управление по польским делам…
— Ладно, чего уж там. — Павел не скрывал расстройства. — Такой уж день сегодня незадачливый… До завтра, Федор Михайлович. Будут новости, докладывай…
К подполковнику Шалаеву даже подниматься не пришлось — сам спустился со своих высот. Он тоже не похорошел со вчерашнего дня, осунулся, сутулил спину. Люди на таких должностях практически не спят. Два часа на сон на какой-нибудь раскладушке в углу — нормально. Раньше приговаривали, после победы, мол, отоспимся. Теперь недоумевали: надо же было до такого додуматься. Он молча выслушал доклад, руки при этом нервно блуждали в карманах галифе. Когда Верест закончил, поднял голову, смерил задумчивым взглядом приосанившихся оперативников и сплюнул в сердцах:
— Не уберег ты мне Репницкого, капитан, эх!.. Невелик был умище, но правильный, грамотный сотрудник… Ладно, будешь работать со своей группой, я распоряжусь, чтобы их поставили на довольствие. Жилье нужно?
— Что-нибудь придумаю, товарищ подполковник. Мне важно, чтобы мои люди постоянно находились рядом.
— Хорошо, сам решай жилищные вопросы, у нас в офицерском общежитии все переполнено… Что прикажешь делать с фрау Шлессер?
— Прошу принять на веру, товарищ подполковник, — имею опыт в деле психологии и физиономистики. Ее бросил любовник, наобещав всякую кучу приятностей, и она рассказала все. Но могут быть нюансы. Она может что-то вспомнить, ей могут нанести визит… Предлагаю пока не заморачиваться на ее причастности к делам нацистов, позднее все это отработаем. Сейчас нас волнует только эшелон. Я бы не стал тянуть резину, товарищ подполковник. Время позднее, и все же распорядитесь отправить вооруженный наряд в замок. Пусть привезут баронессу и поместят под надежную охрану. Не надо в тюрьму — это слишком, сужает рамки понимания и дальнейшего сотрудничества. Придумайте что-нибудь, ведь остались в Креслау приличные помещения? И трупы там лежат у дороги, надо с ними что-то делать…
— Хорошо, распоряжусь, — кивнул Шалаев. — Что по эшелону планируешь?
— С завтрашнего дня начнем осматривать путь на всем протяжении от Креслау до Зальденбурга. Другого способа не вижу.
— Ниточку хочешь? — хитро сощурился подполковник. Он оставил свою «изюминку» на финал беседы. — Возможно, ничего значительного, но расстояние между Креслау и Берлином по железной дороге составляет 365 километров. Глянь на всякий случай на километровые столбы по другой стороне ветки. Если это 331-й километр от Берлина, который в беседе могут называть 31-м…
— То это примерно посередине между Креслау и Зальденбургом… — быстро подсчитал в уме Павел.
— Вот именно, — подтвердил Шалаев. — Есть еще одна версия: это просто расстояние от Фрайбургского вокзала по железной дороге. Или от вокзала Зальденбурга — в восточном направлении. Заметь, в любом случае это примерно один район, плюс-минус пара верст, что значительно облегчает поиски. Но что-то подсказывает, что работает именно первый вариант. Важен километровый знак, к которому привязывалась зона проведения работ.
— Спасибо, товарищ подполковник, — улыбнулся Павел. — Это действительно важно. Покойный Репницкий тоже высказывал подобную версию, но он не знал цифр.
— Эх, такого парня загубил… — покачал головой Шалаев и побрел к себе в кабинет.
Дверь открыла Линда Беккер, со страхом разглядывая четверых мужчин в военной форме, из которых знала только одного. Она и дома была одета, как для выхода на улицу, видимо, боялась, что не будет времени одеться, когда явятся люди с полномочиями. И «тревожный» чемодан, поди, наготове.
— О, мой бог! — воскликнула она.
— Да нет, все в порядке, Линда, — вяло улыбнулся Павел. — Ваш продуктовый паек может увеличиться ровно в четыре раза, если вы пустите на постой еще и этих трех воспитанных мужчин. У вас ведь есть еще одна свободная комната?
— Да, есть… — Женщина сглотнула. — Там был кабинет моего покойного отца, он выходит окнами на Вильмштрассе… Мы давно продали все книги, письменный стол… Но я могу постелить там несколько матрасов.
— Отлично, — кивнул Павел. — Мужчины неприхотливы в быту, много водки не пьют, им достаточно одной комнаты на троих. У нас есть продукты, Линда. Сможете быстро приготовить поесть? Мы голодны, как узники концлагеря.
Высунулась испуганная фрау Магда, уяснила суть вопроса, кивнула и снова исчезла в своей комнате.
Наступила ночь. Скованность проходила, офицеры быстро освоились, Котов через десять минут уже сколачивал развалившуюся обувную полку. Вывалили продукты из вещмешков на кухонный стол. Вся «кухня» завоеванной Европы была к услугам. Итальянские бобы, немецкие сардины, польская копченая рыба, отечественная перловка с гречкой. Линда, скинув кофточку, носилась пчелкой по кухне, украдкой посматривая на Павла, который утром был гораздо веселее. Она сварила остатки картошки, смешала их с бобами, заправила мясным соусом, подав само мясо отдельно. Из отдельной миски торчали головы сардин, похожие на головы птенцов, ждущих корма.
