– А тут все в норме. Ведь тот, кого посадили, нож в руки брал? Брал. Закуску резал. Хайкин брал? Брал. Он и принес нож в сарай. Этим ножом убили? Он был в крови убитой женщины. И раны на теле нанесены подобным ножом. Но вот тем или не тем…
– Что-то мне нехорошо, – Иван стал вдруг поспешно развязывать узел галстука. – Ножи эти… Трупы…
– Что? Водички? Водочки? Ваня?
– Жутко…
– Надо думать! Десять трупов! И в каком виде!
– Да-да… Мутит… А ты?
– Что я?
– Тебе не страшно? Не противно?
Свистунов скривился и мрачно пошутил:
– А меня по голове не били. Чувствительность во мне еще, как видно, спит… Ну открывай, что ли, свой сейф. Выпью я. В понедельник у нас тяжелая работа. Как тому быть и положено. Надо, Ваня, в Ржаксы ехать.
– А тебе не кажется, что на Хайкина кто-то оказывает давление? – В его голове стало вдруг пусто и ясно. Посмотрел на Свистунова так, словно обо всем догадался. И тот вздрогнул, отвел глаза:
– Давление? Кто на него может оказывать давление?
– Не знаю. Тебе виднее.
– А почему это мне виднее? По-твоему, я заинтересован в том, чтобы десять трупов повесить на тронутого Хайкина?
– А по-твоему, я?
– Не знаю, не знаю… Открывай, что ли, свой сейф. Чего тянешь?
– Хочешь проверить, там пистолет или нет? – усмехнулся он. – Вдруг я его из дома принес и в сейфе спрятал?
– Да иди ты… Я не пойму, Ваня, в чем ты меня подозреваешь? Говори прямо, не стесняйся.
– Ни в чем.
– Тогда открывай сейф.
Он загремел замком. Руслан подошел, заглянул через плечо. Оружия в сейфе не было. На одной из полок стояла початая бутылка водки. Водка была хорошая, дорогая, не паленка какая-нибудь, но Иван посмотрел на бутылку с отвращением. Хотя, говорят, раньше он пил, и пил много. Перед глазами встали ряды пустых бутылок. И после этого острая боль и забытье. А потом дорога, по которой он брел в беспамятстве, и в итоге настал день пятый, сегодняшний, давшийся с таким трудом.
– Я не буду пить, – твердо сказал он. – Не могу.
– Дело твое. Но я бы на твоем месте посадил Игната Хайкина. Поверь, так нам всем будет проще. И тебе, и мне. И Вэри Вэлу. И Лесе, – тихо добавил Руслан.
Вечер
В конце рабочего дня он сам предложил Свистунову:
– Давай через Нахаловку домой пойдем?
– Так это ж какой крюк делать! Тю! – сложил губы трубочкой Руслан. Иван невольно улыбнулся: точно, Свисток. Потом сказал:
– Я должен узнать дом, в котором на меня напали.
– А ты уверен, что узнаешь его?
– Да. Уверен.
– Тогда пойдем через Нахаловку. Вдвоем. Меня Вэри Вэл особым распоряжением приставил к тебе сопровождающим, учти.
…Города он не помнил, как ночи напролет гулял по этим улицам с девчонками, не помнил, первой любви не помнил, но эти места смутно стал припоминать. Они с Русланом поднялись на холм, медленно пошли через парк, туда, где в ряд стояли добротные особняки. Нахаловка начиналась с самовольных, не разрешенных законом застроек, потому так и называется. Именно здесь кто-то стукнул его бутылкой по голове и накачал наркотическим препаратом в одном из особняков, сложенных из белого и красного кирпича, каких в Нахаловке было большинство. Он почему-то запомнил кирпичные стены. Деревянные дома, даже новые, добротные, терялись среди этих двух– и трехэтажных строений, и в каждое из них хозяин привносил элементы собственной фантазии. То крылечко затейливое соорудит, то башенку на крыше, и не одну, то круговую веранду. Участки были небольшие, каждый клочок земли использован с максимальной выгодой. И почти перед каждым домом – роскошный цветник.
Он вспомнил внезапно, что любил это время года. Память пульсировала, выбрасывая отрывочные воспоминания: цветущий жасмин, скамейку у дома, оплетенную ветвями, грудной женский смех…
– Ну как, Ваня? Узнаешь что-нибудь? – напряженно спросил Свистунов.
– Кажется, да. Я здесь был.
– Конечно, был! Всю последнюю неделю сюда ходил, как на работу. В свободное от бесед с Хайкиным время. Глянь, как бабуля на тебя смотрит! Новенький забор по левую руку.
Он повернул голову в указанном направлении и услышал:
– Доброго здоровьица! – Старуха стояла, глядя на них поверх калитки, и словно чего-то ждала, в нетерпении облизывая сухие губы и поправляя платок на голове. Пахло опилками и масляной краской. На участке строились.
– Здравствуйте, бабуля!
Свистунов решительно потянул друга в ее сторону. Ему же туда не хотелось, ноги не слушались. Сейчас опять услышит про себя что-нибудь злое, неприятное.
– А хорош особнячок! – похвалил Свистунов добротное строение за спиной у бабки.
– Чего-сь? – То ли она в самом деле была глуховата, то ли притворялась.
– Домик-то, говорю, бабушка, вам солидный отстроили. Откуда такие деньги у пенсионерки?
– А ты кто такой будешь? – подбоченилась она. – Налоговая инспекция?
– Налоговая инспекция тебя посетит, если следственным органам помощь не окажешь, – слегка припугнул ее Руслан. Она же взглянула на следователя Мукаева и притворно ахнула:
– Батюшки, не признала! Никак сызнова следователь по мою душу?
– Да, – нехотя кивнул Иван. Хозяйка сразу же засуетилась:
– Чайку не хотите ли? А домишко не мой, нет. Зять построил. Заместо прежней халупы. В Москве он. С дочкой. А здесь, значит, отдыхают. Вот выходной будет, и нагрянут. С компанией, это уж как водится. Шашлыки жарить, водочку пить. Вот завтра и нагрянут.
– Чаю мы не хотим, – отказался за него Свистунов. – Не до чая. Значит, следователь Мукаев заходил к вам не один раз?
Она вздохнула:
– Заходил. Только я уже говорила: ничего не знаю.
– Что, и машины крытые отсюда никогда не выезжают? – усмехнулся Руслан. – Из Нахаловки?
– Как не выезжают? И от меня выезжают. Материал-то все привозят. Строятся-то, почитай, на каждом участке.
– Строятся, значит. А в какой дом этот гражданин, то есть следователь Мукаев, заходил в конце апреля в среду, тоже не припомните?
– А мне, милок, что понедельник, что среда, все едино. Старая я. По воскресеньям в церковь хожу, вот и весь мой праздник. Если колокол в тот день не звонил, так и праздника не было. Может, и среда…
– Господу, значит, молишься? – прищурился Свистунов.
– А как же, милок? Молюсь. За дочку молюсь. Как не молиться-то? Детей ей Бог не послал. Мужа послал, денег много послал, а вот утешения на старости лет ни ей, ни мне. Утешаются вот: строят. Построят – сломают, потом сызнова строят. А я в церковь хожу. Все Господа спрашиваю: за что, мол? Молчит, окаянный. Ох прости, Господи, душу мою грешную! – Она несколько раз торопливо перекрестилась. – Видать, как призовет, так и укажет, за что… А про эту личность сказала бы, да умолчу, – она посмотрела на Мукаева. – Греха на душу брать не хочу. Пусть его Бог судит, не люди. Куда он ходил, к кому, в среду али в пятницу. А то, может, и каждый день.
