Отец с матерью рано поженились, были, считай, совсем детьми. И отец не нагулялся. Мама отчего-то очень спокойно к этому относилась. Кто ей вбил в голову, что мужчина полигамен от природы? Она терпела и прощала. Он всегда возвращался. А куда ему было деваться? Несколько раз он хотел уйти насовсем. В первый раз, по рассказам мамы, это случилось, когда она была уже на седьмом месяце беременности. Тогда она винила во всем себя – брак, как тогда было принято, случился «по залету». И я получилась «по залету». И что б меня это колыхало? Да полстраны «по залету», только не признаются. Вроде как неприлично, неправильно. А по мне так – все равно. Я детей хотела и родила. А на Колю мне плевать с высокой колокольни. Мои дети. Залетные, перелетные. Захочу, и третьего рожу. Но мама переживала. Говорила, что вряд ли бы отец женился на ней, если бы «ничего не было». Я думаю, что и мама не вышла бы за него замуж, если бы не беременность. Не знаю, как она родила меня здоровой – все последние месяцы беременности она проплакала. Каждый день. Он приходил и говорил, что не вернется. Мама была согласна на все, лишь бы он уже ушел и не возвращался. Но по закону разводиться с беременной женой нельзя. Нельзя, пока ребенку не исполнится год. Закон стоял на стороне молодой матери. И хотя сама молодая мать мечтала о разводе, ей все в один голос твердили – подожди, роди сначала, пусть ребенку годик хотя бы исполнится, потом разведешься. И мама ждала. Она была совсем молоденькой, дурочкой. Всем верила. Ее родители были только рады, что спихнули дочь замуж. С родителями мужа отношения не сложились. Она мне много про них рассказывала. Свекор пил беспробудно. Свекровь была жесткой. Мама пыталась пожаловаться свекрови, но та всегда была на стороне сына. Считала, что он правильно сделал, что нашел себе другую бабу. Отчего-то она считала невестку плохой женой. Всей округе раструбила, что по расчету залетела. Да какой там расчет? Отец же был голодранец – одни штаны да одни ботинки на все сезоны. Жили они в поселке, но и там были свои «богатые» и «бедные». Отец считался из «богатых» – у его родителей свой дом был, аж в три комнаты. А мама вроде как из «бедных» – домишко на краю поселка, одна комната, зато огород большой. Все в говне по колено, по одним дорогам ходят, но тоже мезальянс, скоты. Сколько они моей маме крови попортили… Свекровка поставила условие, что ни невестке, ни ребенку дом не достанется. Пусть даже не мечтает. Сын у нее один, а баб и детей у него может быть много. И что теперь – каждой дом отписывай? Захочешь уйти – скатертью дорога. С чем пришла, с тем и уйдешь. Мама согласилась. Она мечтала уехать из этого поселка, с моим отцом или без него – без разницы. Лишь бы уехать. А пока – намывала полы под приглядом свекровки, вставала в пять утра и работала до позднего вечера. Свекровь же все равно ее упрекала – ленивая, неповоротливая, жопу разъела, смотреть тошно. Жрать, мол, успевает, а по хозяйству – не успевает. Ну, беременная, не больная же.
Мое рождение совпало с окончанием новой счастливой жизни моего отца – то ли он бросил любовницу, то ли она его. И он встречал мою маму из роддома, как примерный семьянин. Даже фотография сохранилась. Мама, измученная долгими родами, уставшая, некрасивая, смотрит с ужасом на отца, который, с не меньшим ужасом, держит кулек с младенцем. Она не знала, как реагировать на его возвращение. Все вокруг говорили, что она должна радоваться и быть счастлива. Но она не радовалась и уж тем более не была счастлива.
Отец продолжал уходить в загулы. Мама еще кормила меня грудью, когда он опять ушел. Но никак не мог определиться – то ли насовсем, то ли временно. Мама жила в доме свекровки и продолжала вкалывать, как ломовая лошадь. Свекровь, посмотрев на младенца, объявила, что ребенок не из их породы, что наверняка нагулянный, и сидеть с «этой», имея в виду собственную внучку, не собирается. «Девка», как называла меня бабушка, ей сразу не понравилась – худая, синяя, крикливая. Спать не дает. Мама хотела вернуться в свой дом на окраине поселка, но ее мать не приняла – ушла к мужу, так и живи там, нечего бегать туда-сюда. Новая любовница моего отца караулила маму на улице и просила «отпустить». Мама соглашалась, но любовница не верила. Наверное, отец говорил, что жена его не отпускает.
Потом мы уехали. И жили, как говорила мама, «считай что в Москве». Но считай – не считай, не Москва. По сути, такой же поселок. Только теперь мы жили не в собственном доме, а в квартире. Я играла не в огороде, а во дворе. Где мне было лучше? Нигде. Бабку я боялась, но вроде как привыкла к ней. Здесь я была новенькой, деревенской и со мной никто не хотел дружить. Мама твердила мне, что мы должны быть счастливы, что уехали. Только она не была счастлива – исполнилось то, о чем она так долго мечтала, только новая жизнь так и не наступила. Для нее – уж точно. Когда я стала что-то замечать? Когда уже училась в школе. Мама никогда не подходила к домашнему телефону. Телефон мог звонить, разрываясь, но мама делала вид, что в доме нет посторонних звуков. И тогда к телефону стала подходить я.
«Алле?» – спрашивала я, и трубку тут же бросали.
И так много раз.
На некоторое время наступало затишье – никто не звонил, отец приходил домой. Но все повторялось. Бесконечные звонки, просьбы «отпустить». Мама много раз умоляла его развестись. Но отец не хотел. Они жили так годами. Отец зарабатывал, мама экономила. Они, наконец, купили квартиру. И мама поняла, что он не уйдет никогда, потому что не сможет разделить эту квартиру. Делить было нечего. Крошечная однушка. Что там делить? Да и как, если я там прописана? А пока ребенок несовершеннолетний, то не поделишь. Опять получался замкнутый круг. То я грудная и ничего нельзя сделать, то я несовершеннолетняя и опять ничего нельзя. Остается только жить и терпеть. Мама несколько раз уезжала, не выдержав. Собирала чемоданы, брала меня, и мы ехали назад. На автобусе, много часов. Она возвращалась в дом к свекровке, которая ее принимала, но изводила каждый день упреками. Она считала, что невестка – дура, как была, так и осталась. Ну, шляется муж, так у всех шляются. Она же живет, как сыр в масле катается, не работает, ни хрена не делает. А Толя ей только деньги отстегивает. Да он ее, дурищу такую, страшную и никчемную, ленивую, с толстой жопой, аж в Москву увез, квартиру ей купил, дочь у них вон, как принцесса разодетая. А этой все мало. Эта все недовольна. Да другая бы мужу ноги мыла и воду пила. Гуляет он. Но не бросает же! О дочери думает. Так и в чем проблема?
Мама собирала чемодан и шла пешком на окраину поселка, в свой дом. Но ее родная мать отправляла ее назад. Мол, ушла, не послушалась родителей, нагуляла ребенка, теперь терпи. Иди, откуда пришла. Как ты свекровь называешь? Мамой? Так вот и иди к маме.
Мама говорила, что тогда почти перестала спать – ее мучила бессонница. Все время снился один и тот же сон – что она одна, с ребенком, с чемоданом и не знает, куда идти. Этот кошмар ее преследовал всю жизнь. Она так и осталась в прошлом, так и осталась с чемоданом, с ребенком на руках, никому не нужная. Без крыши над головой, без родных и близких.
Ее могла приютить соседка. Через пару дней приезжал мой отец, валялся в ногах и просил вернуться. Свекровка стояла чуть поодаль и говорила так, чтобы все слышали – мол, перед этой потаскухой он еще и в ногах валяется. Да кто она такая, чтобы ее сын так унижался?
