– Ты меня не нашла! Ты не досчитала! Ты быстро считала! Считай заново! Ты меня не нашла!
Потом, когда я знала, что он сидит в шкафу, то даже радовалась. Я могла выпить кофе, поесть. Мне нужно было только громко выкрикивать цифры: «Десять, двенадцать, девятнадцать. Я иду искать! Кто не спрятался, я не виновата!»
Один раз я не сказала последнюю фразу и Анатолий опять начал кричать, что не считается. Надо сказать «кто не спрятался». Я убирала, мыла посуду, иногда выкрикивая цифры и комментируя свои действия: «За диваном нет, за занавеской нет». Я слышала, как Толя смеется, сидя в шкафу. Каждый день я играла с ним в прятки, думая, что скоро сойду с ума. Он все дольше сидел в шкафу, потому что у меня не было сил его находить. Еще минута, еще две минуты одиночества. Я смогу хотя бы сходить в душ. Смогу поменять ему постель. Иногда я плакала. За что мне такое? Почему я играю с молодым мужем в прятки? Почему мне досталась такая судьба?
Потом я его находила, и все начиналось по новой. Он все больше впадал в детство. Мог заиграться и описаться. Тогда мне приходилось его переодевать, стирать и протирать шкаф.
– Почему ты не сходил в туалет? – ворчала я.
– Тогда бы ты меня нашла.
– В следующий раз сходи, пожалуйста.
– А ты мне дашь пряник?
– Дам.
Если я его «не находила», то давала ему пряник. Анатолий любил простые, без начинки, желательно засохшие. Наверное, такие он ел в детстве. И я выдавала ему пряник, который он прятал под подушку. Когда я меняла белье, то находила под подушкой пряники, кусочки хлеба, конфеты. Он стал прятать еду. Мне было его жаль до невозможности. Что же с ним было в детстве, если он был вынужден прятать хлеб?
Он уже не узнавал меня. Наверное, считал новой воспитательницей или нянечкой. Или учительницей. Причем злой. Если я ругалась за то, что он опять не дошел вовремя до туалета, он садился на пол, поджимал колени, зажимал голову руками и начинал плакать. Если я пыталась к нему прикоснуться, он отшатывался и зажимался еще больше. Падал на бок и сворачивался калачиком, прикрывая руками голову. Неужели его били в детстве?
Сколько я могла так жить? Это был ад, настоящий. Я каждый день жила в аду. Я не хотела просыпаться, боялась уснуть. Я слышала крики Анатолия и не находила сил к нему встать, прийти на помощь. Я больше не могла. Я уже сама готова была кричать от отчаяния.
Аня договорилась с больницей. Анатолия положили. Обещали две недели. Но потом они отправят его домой. И тогда нужно будет искать место, где его примут и станут заботиться. Частная клиника. Аня узнавала, где дешевле. Я ей сказала, что Ксения деньги не даст. Она сказала, что и не надо, – Коля возьмет кредит.
Я все время чувствовала себя виноватой. Постоянно. Я оказалась слабой. Не умела справиться с болезнью близкого человека. В больнице я познакомилась с женщиной. Она ухаживала за мужем уже семь лет. И все это время он находился в состоянии растения. Но она за ним ухаживала. И даже когда его удавалось устроить в больницу, не радовалась временной отдушине, спокойствию, передышке. Она продолжала о нем заботиться – приносила домашнюю еду, кормила, сама перестилала ему постель. Она не жаловалась, не роптала. Мне тысячу раз хотелось у нее спросить – неужели она не устала?
– Дети предлагали положить отца в учреждение. Как хоспис, только частный. У нас хорошие дети, они готовы платить. Но я отказалась. Он этого не заслуживает. И я не смогу жить, если… если поступлю неправильно. Я хочу, чтобы он умер дома, в своей кровати, чтобы рядом была я, а не посторонняя женщина. Для себя я бы хотела того же, – призналась она мне.
– И вы думаете, что муж так же о вас заботился бы, как вы о нем? – спросила я.
– Об этом я не думаю. Какие могут быть счеты? Кто за кем? Кто должен, а кто нет? Кто бы как поступил? Было тяжело, я тоже задавала такие вопросы. Потом перестала. У каждого свой выбор. Я сделала такой. Он мой муж, я буду с ним до конца.
– И вы ни разу за все годы не желали, чтобы этот конец уже наступил?
– Нет. Сходите в церковь. Вам станет легче.
– Я не верю…
– Это не важно. Я тоже не верила. Потом открыла сердце Богу. Мне помогло.
– Он вас узнает?
– Муж? Конечно. Не меня как жену. Узнает мои руки, мой голос. Он как маленький ребенок. Он все чувствует.
Я посмотрела на мужчину, который лежал на соседней койке. Он ничего не чувствовал, не выражал никаких эмоций. Просто лежал. Я знала, что не смогу, как эта женщина. Я не выдержу семь лет. Да и года не выдержу. Уже сейчас не могу. Я и в больницу-то ездила через силу. Мы с Аней чередовались. Иногда она пропускала день – например, когда дети заболевали, – но она оказалась крепче меня. Была хорошей дочерью. Я даже позавидовала Анатолию – моя Ксения так бы обо мне не заботилась.
Его болезнь прогрессировала. Я это видела. С каждым днем он уходил в свой мир и все реже возвращался в реальность. Он радовался, когда я приходила, но так и не узнавал меня. Он радовался мне как посетителю: ко всем остальным приходят, и к нему пришли.
Со мной Анатолий вежливо здоровался – способность общаться он не потерял. Врачи говорили, что не могут спрогнозировать, как будет развиваться болезнь, на какую часть мозга будет давить разраставшаяся опухоль. Пока она давила на те части, которые отвечали за моторику. Анатолий не мог взять ложку, вилку и начинал есть руками. Руки тряслись, он бросал еду на пол. То есть он понимал, что нужно есть, как нужно есть, но руки его не слушались. Как не слушались и ноги – он перестал ходить. Совсем. Забывал, что нужно сделать шаг, падал. Он не мог держать руками кружку, и медсестры приспособили трубочку от капельницы, через которую он пил. Ему нравилось пить из трубочки. Я купила ему трубочки, разноцветные, и Анатолию они понравились. Он их раскладывал на кровати, по цветам, но не пользовался. Берег. А пил сок или чай по-прежнему из медицинской трубки.
Он стал узнавать меня как посетительницу, но не помнил, кто я такая. Как-то стал рассказывать, что ездил с друзьями в Коломну. На все выходные. Он улыбался собственным мыслям и воспоминаниям. В следующий мой приезд Анатолий не находил себе места – был злой, раздражительный.
– Скоро меня выпишут? – спросил он.
– Скоро, – ответила я.
– Я уже четыре месяца тут лежу, надоело.
– Нет, всего неделю.
– А это тогда откуда? Мне больно!
Анатолий задрал футболку и показал на шрам от аппендицита.
– У меня соревнования по футболу. А я здесь. Мне нужно тренироваться.
– Скоро ты сможешь тренироваться, потерпи еще немного.
– Не собираюсь сидеть на скамейке запасных, – бурчал Анатолий.
Он все время держался за бок, будто у него там что-то болело. Может, его и вправду мучили боли?
– У меня часы украли. Местные барыги. Выйду, найду.
