– Часы у меня. Я их забрала.
– Тебе подбросили?
– Нет, я их забрала. Чтобы сохранить.
– Отдай. Это мои часы.
Я оставила ему часы, хотя он не то что время суток, время года уже не мог определить. В его памяти осталось только лето. В больнице ему было хорошо, жарко и душно. Стояла весна, но окна были законопачены. Анатолий лежал у окна. Ему не дуло, даже если была открыта дверь.
Аня привезла упаковку памперсов и пеленки. Анатолий сдирал с себя памперс – часть мозга, которая отвечала за стеснительность, за социальное поведение у него еще действовала. Он не мог дойти до туалета, но не позволял себе сходить в памперс. Я его уговаривала, убеждала, но он упорно пытался встать, чтобы сходить в туалет. Мне было больно и страшно на это смотреть. Анатолий плакал. Он хотел подняться и не мог, хотел содрать с себя памперс, но руки его не слушались. Лежал и страдал.
Позволял себя покормить. Аппетит оставался хорошим. Аня привозила ему любимые блюда и сладости, о которых, как оказалось, я ничего не знала. Я не знала, что любит мой муж. Зато Аня помнила вкусовые предпочтения отца. Подозреваю, что без участия матери Анны, первой жены Анатолия, не обошлось. Дочь привозила слойки с сахаром, ватрушки, конфеты «Мишка на севере», карамельки. Анатолий радовался как ребенок, разбирая пакет со сладостями.
Однажды он запихнул сразу несколько конфет в рот.
– Вкусно? – спросила я.
– Очень. – Он погладил себя по животу так, как гладят себя дети, когда «наелся животик».
Толяша стал маленьким ребенком, который думает, что наедается не он, а его «животик».
– Что ему привезти? Что он любит? – спросила я у Ани.
– Пельмени. Он всегда любил пельмени, – ответила она.
Я купила мясо трех видов, раскатала тесто и налепила пельмени. Сварила и привезла Анатолию. Он бросил тарелку на пол. Дети, когда им не нравится еда, тоже думают, что виновата тарелка, и сбрасывают ее со стола.
– Анатолий, что не так? Почему ты не ешь?
– Это не мамины. У мамы – маленькие, а эти – большие.
Совсем страшно стало тогда, когда он окончательно ушел в прошлое. Стал жить там, больше не пытаясь выпрастываться из болезни в реаль-ность.
Я приехала как обычно. Привезла ему носки, чистую одежду. Он попытался присесть на кровати, вежливо со мной поздоровался.
– Анатолий, ну как ты?
– Хорошо. Поступил в медучилище. Вместе с Сашкой. Так что не волнуйся. Будем проситься в одну комнату в общаге. А папа уже ушел? Где он?
– Папа?
– Да, надо ему сказать, что я поступил.
В этот момент в палату вошла медсестра и Анатолий ее точно узнал, начал улыбаться, дал ей карамельку. Тогда я поняла, что все – это уже конец. Окончательный и бесповоротный. Но почему он не узнал меня? Ведь я была в его жизни дольше, чем медсестра. И за кого он меня принял, когда рассказывал про поступление? За мать? И самое ужасное – я ведь и не знала, что он поступал в медучилище.
– Я пойду тогда? – сказала я сама себе и засобиралась.
– Да, до свидания, – сухо попрощался Анатолий.
Я позвонила Ане.
– А твой папа учился в медучилище?
– Вроде бы. Но ушел. Кажется, два года там проучился. А что?
– Он сегодня вспоминал то время. А Сашка – его друг?
– Не знаю.
Позже Аня перезвонила и доложила: Сашка был его закадычным другом детства. Они с детского сада вместе. За одной партой в школе сидели. И поступали вместе. Но Сашка остался доучиваться, а Анатолий ушел. Ему не нравилось.
Еще через день Анатолий спросил у меня разрешения поехать с Сашкой на каникулы. У них вроде как компания образовывается – все с курса. Пройдут по реке на лодке, будут останавливаться на ночлег, жить в палатках. Сашка очень зовет, его уже отпустили. Но тогда на каникулы он домой не приедет. И нужны деньги.
– Хорошо, – сказала я и положила на кровать сто рублей.
– Так много?
– Да, главное, ешь нормально.
Я опять позвонила Ане.
– А что случилось с этим Сашкой?
– Я перезвоню.
Аня точно так же выясняла подробности жизни отца, как и я. Мы с ней находились в равном положении. Разница была в одном: ей было интересно, мне – страшно. Аня звонила матери, чтобы узнать то, чего не знала. Его жена, первая, сидела бы и слушала. А я просто сбегала. Анатолий ни разу меня не задержал. Было ли мне обидно? Если честно, нет. Я даже была рада, что он меня не удерживает. Мне казалось, что так проще и ему, и мне. Значит, он не мучается от того, что вместо заботы взвалил на меня такую ношу. А я не буду мучиться, когда Анатолий уйдет. Да, я для себя так и говорила – «уйдет». Но тогда я еще не осознавала, что совсем не осталась в его памяти. Ни одним мгновением, ни одной секундой, ни самым незначительным воспоминанием. Я для него была пустым местом. Память не сохранила меня. Совсем.
Сашка, как сообщила мне Аня, умер. Еще лет десять назад. Разбился на машине. Я тогда подумала, что Анатолий тоже умрет, раз живет с Сашкой в общаге и тот его зовет.
Я и не думала, что отец так много значит для Анатолия. Он никогда не рассказывал о своей семье. А теперь все время спрашивал, где папа? Уже ушел? Скоро придет? Я отвечала, что да, придет.
Анатолий сильно похудел и обручальное кольцо спадало с пальца. Медсестры его сняли, когда мыли Анатолия. Он не заметил сначала, но потом вдруг увидел и устроил скандал.
– Кольцо. Мое кольцо. Воровки! Даже кольцо… – Вот что Анатолий не разучился делать, так это материться. Всю нецензурную брань он помнил прекрасно.
Хорошо, что Аня была в тот момент. Она сбегала на пост и принесла обручальное кольцо – наше с Анатолием. Мы специально покупали. Я хотела необычное, не такое, как у всех, и мы выбрали с гравировкой. Легкие волны по окружности. Аня дала ему кольцо.
– Не мое! – закричал он. – Что ты мне подсовываешь? Дешевку! Пусть вернут мое кольцо! Или я тут все разнесу.
Анатолий попытался взять с тумбочки чашку, собираясь бросить ее на пол. Но у него не хватило сил. Он тянулся к этой чашке, но у него не получалось. И заплакал от бессилия. Я замерла, стояла у стены, не зная, что и думать. Аня смотрела на меня.
– Да, это его кольцо, – подтвердила я, – но ему нужно другое. То, которое он носил, когда был женат на твоей матери.
Анатолий снова и снова пытался взять в руки чашку. Он хотел встать и ему это в конце концов удалось. Он даже поднялся, но упал. Лежал на полу. Мы с Аней пытались его поднять, но сил у нас не хватило. Аня побежала звать санитаров, которые переложили Анатолия на кровать. Но он продолжал скандалить. Матерился. Мне было больно его слушать. Неприятно. Я уехала. Меня, естественно, никто не удерживал.
