Я не умела радоваться. Не хотела. Никому я так и не смогла признаться, что в тот вечер, когда Анатолий ушел рыбачить на балкон, я пошла в магазин, купила бутылку водки и напилась так, что проспала мертвецким сном. И некоторое время ничего не слышала. Возможно, он стучался и просился назад. Возможно, звал меня. Но я была настолько пьяна, что даже если бы он высадил балконную дверь, ничего бы не услышала. А утром встала, удивившись тишине, сварила себе кофе, сходила в душ и только потом вспомнила об Анатолии. Кому я могла признаться в том, что забыла о нем, напрочь? И была счастлива. Да, потом я просила его зайти в дом, умоляла, дергала за рукав, пыталась тащить. Но он уже даже не отмахивался. Возможно, он уже сам не понимал, где находится. Он сидел, уставившись в одну точку. Ни на что не реагировал. Не двигался.
Мне хотелось снова напиться и уснуть. Больше ничего. Врач прописал мне лекарства. Но от них я ходила и вовсе дурная. Ничего не соображала. К тому же меня сильно тошнило – я почти ничего не ела, пила таблетки на голодный желудок, после чего становилось совсем плохо. Руки тряслись, меня бросало в холодный пот. А главное – мне становилось все равно. Будто под водой. От лекарств я отказалась. Жила в хроническом стрессе, недосыпе и ужасе от каждого наступающего дня. Сколько я могла так продержаться? Не знаю. И мои предположения сбылись. Все стало плохо. Я думала, что хуже некуда, оказалось, что есть куда.
Я вспомнила женщину из больницы, которая ухаживала за лежащим, как овощ, мужем.
– Вы еще не знаете, что такое тяжело, – сказала мне она.
Я поджала губы. Конечно, она страдалица, а я так.
Но теперь я понимала, что она была права. Тогда, когда мой муж обжимался с медсестрами, смотрел телевизор в холле и ел пряники, было хорошо. И что такое тяжело, я действительно не знала.
Утром я вошла в ванную и увидела Анатолия. Я его даже не сразу заметила. Он задвинул занавеску. Когда я его увидела, то от испуга даже закричала.
– Ты что тут делаешь? – спросила я.
– Помыться хотел. Воды горячей нет. – Он выглядел нормальным, если не считать того факта, что стоял в ванне одетый.
Я открутила вентиль в раковине – вода лилась с хорошим напором. Горячая. Почти кипяток. Может, вечером отключали ненадолго. У нас так бывает. Я помогла мужу раздеться и набрала воды в ванну, пытаясь найти разумное объяснение его поступку.
– Зачем ты меня закрыла, ты специально? – Он, как ни удивительно, легко поднялся, вылез из ванны.
– Дверь была открыта.
– Нет, закрыта. Ты с ними заодно. Ходишь тут, подслушиваешь, подсматриваешь, шпионишь. Больше ты меня не закроешь! Ведьма! Ты ведьма. Старая и страшная. Кто ты такая? Как ты сюда вошла? Что тебе от меня надо? Ничего не получишь. Поняла?
Он плечом высадил дверь в ванную. А заодно кулаком припечатал меня к стенке. Ударил сильно, по лицу. Я почувствовала, как заплывает глаз.
Я плакала и твердила себе, что это не он, это болезнь. Что он никогда бы не посмел. Болезнь, болезнь во всем виновата. Во всех его поступках. Я достала замороженный фарш из холодильника, приложила пакет к глазу и шептала как мантру: «Это не он, это не он, это болезнь». Не помогало.
Следующую ночь он провел в туалете. Я слышала, как он прошел по коридору, но назад в комнату не вернулся, и я боялась зайти в туалет – проверить. Я плакала и думала о том, что в ближайшие дни не смогу выйти на улицу – синяк под глазом стал темно-фиолетовым. Нос болел.
В пять утра я зашла в туалет, потому что больше не могла терпеть – с вечера напилась воды, капель, кофе, чая, – и увидела, что Анатолий сидит на унитазе и дремлет.
– Ты чего здесь? – спросила я. Жутко хотелось в туалет. Я мечтала только о том, чтобы он освободил унитаз. Я схожу в туалет, а потом буду с ним разбираться. Но мой муж сидел и не двигался.
– Я потерялся. Вышел из туалета и не знал, куда идти дальше. Вернулся, чтобы меня кто-нибудь нашел.
– Пойдем, я тебя в комнату отведу. – Я старалась говорить ласково, даже нежно, лишь бы он уже встал с толчка.
– А что это за квартира? Я не помню.
– Это наша, моя квартира. Мы тут живем. – Я начала раздражаться. В тот момент я хотела в туалет. Больше ничего.
– Маленькая… Раньше больше была. А где все? – продолжал спрашивать Анатолий.
– Кто все?
– Сестра, мама, отец…
– Не знаю.
– Ушли?
– Да, ушли. – Я резко подняла его за руку. Он, как ни странно, подчинился и пошел в комнату. Дал себя увести. Поскольку я зависела от мочевого пузыря, который вот-вот должен был лопнуть, то достаточно грубо посадила, ладно, уронила его на кровать. Он упал. И продолжал так лежать – лицом вниз. Не перевернулся. Мне было все равно. Я побежала в туалет. Приняла душ. Когда вернулась в комнату, Анатолий так и лежал на кровати лицом вниз. В той же позе.
– Через десять минут будем завтракать, – сказала я.
Он даже не пошевелился.
Я чувствовала – наступил новый этап его болезни. Ничего хорошего я уже не ждала. Только плохого. Не хотела вставать по утрам, не хотела отпирать спасительную щеколду. Иногда Анатолий кричал по ночам, но я к нему не подходила. Не могла заставить себя встать. Да, я оказалась плохой женой. Как оказалась плохой матерью. Я не дала своим близким того, чего они от меня ждали – заботы, безусловной любви. К мужу у меня не осталось никаких чувств. Какие чувства могут быть к человеку, который уже не человек? И я должна была считать себя виноватой, плохой, мерзкой? Но почему? Кто-нибудь может мне объяснить? Почему я должна была себя винить? За что?
Разве заботиться об умирающих людях – это не отдельная профессия? Разве все способны быть и матерью, и женой, и нянькой? Разве это заложено природой? Значит, в меня не заложено. Я хотела быть женой, любимой. Хотела, чтобы обо мне заботились. Обо мне! Кому я могла это сказать? Кто бы меня понял?
Анатолий, превратившийся в большого, неуправляемого младенца, больше не выходил в шкаф, не терялся в ванной. Он вообще ничего не делал. Лежал и не вставал. Он все время спал. Я будила его, на что требовалось время. Трясла его за плечо, даже щипала, чтобы он очнулся. Кто-нибудь мог рассказать мне – нормально это или нет? Что важнее – накормить его или не трогать? Не было никакой книжки, никакой инструкции.
– Вы его будете чувствовать, – сказала мне та женщина из больницы, когда я спросила, как она узнает, что хочет ее муж, который уже вообще никаких желаний не должен был испытывать. Какие могут быть желания у кабачка или баклажана? Она же чувствовала – поправить одеяло, укрыть, почитать, задвинуть жалюзи, открыть жалюзи. Я тогда подумала, что это не его, а ее желания. Ей слепило в глаза солнце, поэтому она задвигала жалюзи. Ей казалось, что в палате холодно, поэтому она натягивала одеяло на мужа. Он-то был вообще ни при чем. Лежал и лежал. Вряд ли понимая, где находится – на этом свете или уже на том. А может, умолял ее глазами отпустить его и не мучить. Но она своей заботой, своей самоотверженностью, бесконечной, невыносимой заботой заставляла его жить.
