Никому, даже Ане, я не сказала о том, о чем думала постоянно. Что замечала каждый раз, когда смотрела на Толю, – он не хотел жить. Он не боролся, не цеплялся. Он хотел одного – чтобы его оставили в покое и дали уйти в свой мир. Анатолий хотел умереть, а мы ему не позволяли. Я не позволяла – своими придирками, кормежками, процедурами. А он уже устал и хотел покоя. Может, я и плохо его знала, но я видела, как он на меня смотрит, когда я приходила менять ему памперс, обтирать, кормить. Он ничего уже не хотел. Ане я не сказала и о том, что ее отец стал отказываться от еды. Отворачивал голову к стене, сжимал губы. Может, он так давал мне понять, что хочет умереть хотя бы от голода? Я на него кричала, насильно открывала ему рот, вливала манную кашу, бульон. Он боролся из последних сил. А я как ненормальная, ополоумевшая, злая от собственного бессилия, пихала и пихала ему эту ложку.
Когда в тот день Анатолий послушно одевался, помогал мне, я чуть не плакала от счастья. Я ему говорила, что мы поедем на машине, в больницу, к очень хорошему врачу. Что там будет его дочь. Я уговаривала его, как маленького ребенка – больно доктор не будет делать, только посмотрит. А потом мы заедем в магазин и купим все, что он захочет – любые конфеты и пирожные. Анатолий кивал и улыбался. Я довела мужа до входной двери. Он шел вполне нормально. Даже удивительно. Придерживая его одной рукой, я открыла дверь. И Анатолий не смог поднять ногу. Не смог переступить порожек. Крошечный порожек. Он стоял на сквозняке и смотрел под ноги, не зная, что с ними делать. Он смотрел на меня, и я тоже не знала, что делать.
– Подними ногу, чуть выше. Нужно переступить. – Я старалась говорить ласково.
Анатолий не понимал. Он хотел пойти, но запнулся. Еще раз попытался и снова запнулся. Он начинал злиться – я это чувствовала, но еще надеялась, что мы справимся. Я пыталась поднять его ногу, переставить, но он не понимал, что я от него хочу. Ему не нравилось, что трогаю его ногу. Я присела на корточки перед ним и начала уговаривать:
– Немножко ножку надо поднять, и все. Потом вторую. Чуть-чуть. Внизу уже машина ждет. Мы сейчас на лифте поедем. Тебе же нравится на лифте кататься. Можешь нажать на кнопочку. А потом на этаж нажмешь. Давай, подними ногу. Немножко совсем.
Не сдержавшись, я начала плакать. Я обняла его колени и пыталась ласково согнуть ногу. Но было уже бесполезно – я это чувствовала. Анатолий стоял как вкопанный и уже ничего не хотел. Я видела, что он испугался, вдруг оказавшись на ветру – он почувствовал сквозняк. Я не знала, что делать. Хотела позвать Эльвиру с Вовой, они бы мне помогли, но я не могла отпустить Анатолия – он бы просто упал.
– Подержись за косяк. Ты можешь? Я сейчас соседей позову, они помогут, – уговаривала я мужа. Но он едва держался на ногах. Если бы я отпустила руку, он бы рухнул. Я помнила, что Аня говорила про падения – лишь бы не упал, иначе станет все совсем плохо. И сидела на корточках, он держался за мои плечи, и я все еще пыталась поднять его ногу. О чем я думала? Что опять оказалась плохой женой, не продумала все заранее. Надо было сразу предупредить соседей, чтобы они помогли мне вывести Анатолия к машине. Надо было всего лишь заранее об этом подумать. Предположить, предугадать. Опять я во всем была виновата. Не смогла, не сумела, не позаботилась. Я должна была догадаться, что такое может случиться, и не догадалась. Аня меня точно не поймет. Когда она приезжала к нам с детьми, то у нее в сумке находились все нужные вещи, на любой непредвиденный случай. Мне нужно было стать такой же – только думать не о нуждах детей, а о муже. Я из последних сил еще раз попыталась поднять ногу Анатолия. И тогда он меня лягнул. Не случайно, специально. Он не мог переступить порожек, а лягаться, значит, мог. Он давно со мной не разговаривал, но я видела по его лицу, ухмылке и улыбке, от которой меня уже трясло, – он сделал это специально. Он ударил меня коленкой прямо в нос. И был доволен, что попал так точно. Мне стало вдруг все равно. Я сидела, зажимала нос, который кровил, будто был сломан, и плакала. Звонил домашний телефон. Просто разрывался. Наверняка звонила Аня. Но я не могла заставить себя встать с пола. Я смотрела, как кровь залила уже куртку и пол. Еще думала, что куртку придется стирать на руках в холодной воде, а сначала замывать. А пол вытереть, чтобы Эльвира не испугалась. Я отпустила Анатолия, но он не упал, хотя я была уверена, что вот-вот рухнет. Нет, он стоял спокойно.
Я сидела и думала, что Эльвира давно бы вышла на шум, если бы была дома. Значит, их нет. Открылась дверь лифта.
– О господи, что тут у вас случилось? – Это была как раз Эльвира. – Вова, давай помогай.
Вова подошел к Толе и довел его до кровати.
– Положить ее надо! – закричала Эльвира.
Пока Эльвира закрывала окна, Вова поднял меня с пола и довел до ванной. Эльвира уже стояла там, включив воду. Она помогла мне умыться, переодеться. Потом взяла тряпку и пошла вытирать кровь. Я слышала, как Анатолий начал кричать – он матерился, как последний сапожник. Обзывал меня всякими словами. Я плакала, вытирая кровь, которая никак не останавливалась. Эльвира носилась с тряпками.
Телефон опять начал трезвонить. Эльвира сорвала трубку. В ней была та уверенность, наглость и даже хамство, которых не было во мне. Эльвире я всегда завидовала. Вот бы мне так разговаривать.
– Что? Хватит орать! – Эльвира кричала громче абонента на том конце провода. – Да тут кровищи на всю площадку. Откуда я знаю? Она лежит. Нос сломан точно. Что он делает? Лежит и матерится. Не знаю я, что случилось. Хорошо, что мы с мужем вернулись – она на площадке валялась в луже крови. Что? Она сама себе нос расквасила? Ага. Да я не «Скорую», а полицию вызову – пусть разбираются. Что она вам должна? Ничего не должна! Она и так уже чеканулась с этим матерщинником. Больной, все понимаю, только что у него на языке? Как ходить он забыл, а как последними словами женщину поливать – помнит. Да приезжай! Я тебя встречу!
Эльвира шваркнула трубку.
– Дочь его звонила? – спросила я.
– Ага, дочурка. Такая же хамка, как и он. Да заткнись ты. А то я щас подойду и хлебальник твой закрою. Скотчем заклею! – Эльвира уже орала на Анатолия. Тот немедленно замолчал.
– Вот скажи мне, че ты терпишь-то? – спросила у меня соседка, сбегав домой и принеся кусок замороженной рыбы, которую шмякнула мне на нос.
– А что делать? – Я продолжала плакать.
– Так пусть дочь его и забирает. Или эта, которая бывшая и типа настоящая. Не знаю. Я бы его сбагрила. Посмотри на себя. Тебе оно надо?
– А если бы с Вовой такое случилось, ты бы его тоже «сбагрила»? – спросила я.
– Ой, ну ты сравнила! А так, да, сбагрила бы. Слышь, Вовка, только попробуй мне заболеть. Сбагрю тебя на помойку! – Эльвира засмеялась.
А я подумала, что для своего Вовки Эльвира бы сделала то, что не смогла я. Продлила бы ему жизнь. Да они же настоящая семья, родные люди. Всю жизнь вместе, с института. Только детей нет. А им вроде и не надо. Вовка за всю свою жизнь ни разу на другую бабу не посмотрел. Он любил свою жену, которая оказалась бездетной. А она любила его. Да, Эльвира была права – нельзя сравнивать. У них другое.
