Когда приехал Коля, Анатолий его узнал. И даже сам приподнялся. Обрадовался встрече. И самостоятельно дошел до ванной. Мне кажется, Коля мне не поверил тогда. Хотя я говорила, что мы уже сутки живем на полу. Я не знала, что будет дальше. Не знала, когда сорвусь. Но то, что сорвусь, чувствовала остро. Мне станет все равно – упал Анатолий или нет, вышел он из квартиры или нет. Я не пойду следом, не смогу пойти. Квартира превратилась в смесь лазарета, тюрьмы и общежития. Все ножи, вилки, ножницы я убрала подальше. Ручки шкафов перевязала бинтом, чтобы Анатолий не мог их открыть. Карниз я так и не повесила, так что окно оставалось «голым». Но Анатолию уже не мешал свет. Лампы, книжки, вазы, рамки с фотографиями я вынесла из его комнаты и перенесла в свою. В его комнате осталась тумбочка, заваленная лекарствами. Рядом лежали памперсы, пеленки. Я не понимала, как моя квартира за такой короткий срок могла превратиться в свалку, в больничную кладовку. На стене зияли следы от сорванного карниза. Стена рядом с кроватью была испачкана – Анатолий нашел ручку и рисовал какие-то письмена на обоях. Номера телефонов, имена людей. В квартире стоял нестерпимый запах больного человека, смешанный с запахом еды и испражнений. Анатолий мог выбить из моих рук тарелку с супом. Я стирала белье, но, видимо, плохо оттерла матрас – в комнате оставался кислый, мерзкий запах грязных тряпок. Убрать я не могла. Нужно было все вынести и заново сделать ремонт. Содрать старые обои, выбросить шкаф. Я мечтала о сиделке. Мечтала о том, что смогу выйти из квартиры хотя бы на пару часов. Мне нужна была передышка.
У нас с Аней случился конфликт. Когда Анатолий еще был в больнице, врач прописал таблетки. Эти таблетки снимали отек и позволяли Анатолию ходить, двигаться, разговаривать. Когда таблетки закончились, ему стало хуже – он лежал целыми днями, не вставал. Таблетки стоили очень дорого, их сложно было достать. И Аня все силы бросила на их поиск.
– Не надо этих таблеток. Я не могу, – попросила я ее, – пусть лучше лежит. Мне так спокойнее.
– Не спокойнее, а проще. Пусть лучше ходит, двигается. Без таблеток он быстрее умрет.
– С таблетками он сам себя не контролирует. Он уже сорвал карниз, гуляет по ночам. Я так больше не могу.
Аня промолчала. Она считала, что я хочу, чтобы мой муж, ее отец, побыстрее умер. А я считала, что, если будет еще один курс препаратов, я сама выйду в окно. Мы так и не смогли договориться. Аня привезла эти таблетки. А я их не давала Анатолию. Мы обе делали вид, что того разговора не было.
В очередной приезд Ани Анатолий начал ей на меня жаловаться.
– Не могу здесь жить, – сказал Анатолий дочери. Видимо, он ее узнал, хотя я в этом сомневаюсь. За кого он ее принял в тот день? За сестру? За мать? Возможно, он считал, что живет на съемной квартире, как жил в начале своего первого брака. А меня считал хозяйкой этой квартиры. – Разве ты не чувствуешь запах? Надо уехать отсюда. Она завела кошек и все время пахнет кошачьей мочой.
– Здесь нет кошек, – ответила Аня.
– Сейчас нет. Она их перед твоим приездом выгоняет. А вечером они все собираются. Ночью троих видел. Кошачья шерсть повсюду.
– Хочешь, я окно открою?
– Она заколотила окно. Не откроешь.
Окно я и вправду заколотила гвоздями. Я боялась, что он откроет раму. Аня опять посмотрела на меня как на предательницу. Неужели она думала, что я завела кошку, которую выгоняю на улицу? Господи, тогда все сходили с ума. И я первая.
А потом я потеряла и Аню с Колей. Они приехали утром. Я была в полуобморочном состоянии и с вечера не заходила в комнату Анатолия. Мы зашли вместе. На лице Анатолия лежала подушка. Аня бросилась к отцу и сняла подушку. Он тяжело задышал. Тогда они решили, что это сделала я. Нет, они ничего мне не сказали ни тогда, ни позже. Но Аня смотрела на меня как на убийцу. А что я должна была делать? Оправдываться? Убеждать в том, что я не хотела задушить собственного мужа? Что не я положила ему эту подушку на лицо? Он ведь не умер. Если бы я хотела его задушить, то, наверное, придавила или что там положено делать? При всем желании, я не могла убедить ее в том, что не желала смерти Анатолию. Потому что это было бы неправдой. Я желала. Скорой, безболезненной смерти, во сне. Но я бы никогда… не смогла бы… Да он сам желал себе смерти, когда рвал на себя фрамугу окна, когда неожиданно выходил на проезжую часть, вырывая свою руку из моей. Он сам положил себе эту подушку на лицо. Может, ему мешал шум, который звучал только в его голове. Но не я! Я никогда бы так не сделала!
О чем я не сказала Ане? О шкафе. Этот шкаф не давал Толе покоя. Он пытался встать, доползал до шкафа, залезал в него и сидел там часами. Простукивал стенку. Я уже с ума сходила от этого стука. Если я пыталась достать его из шкафа, он упирался. Да, я не могла сказать Ане, что ее отец сидит в шкафу по нескольку часов. Иногда он там засыпал. Но в шкафу он лучше ел, и я была рада, если он сидел там. Я давала ему чашку, и он послушно выпивал бульон. Потом ел макароны. Из шкафа я вынесла все вещи, чему он обрадовался. Перед приездом Ани я вытаскивала Анатолия из шкафа – уговорами, сладостям, обещаниями. Он соглашался лечь в кровать. Так что Аня ничего не знала про шкаф. Но стоило ей уехать, Анатолий забивался в шкаф. Если была закрыта дверца, он начинал кричать, стонать и плакать. Я держала дверь открытой. Он устраивался там и просил чай. В шкаф я ему положила одеяло, подушку. Я говорила ему «спокойной ночи» и прикрывала дверцу. Анатолий поджимал колени к груди, обхватывал себя руками и засыпал. Хорошо, что Аня этого не видела. Она бы решила, что я издеваюсь над ее отцом. Наверное, так оно и было. Но я хотела спать. Просто спать. Пока Анатолий был в шкафу, я знала, что он не выйдет, если я не открою дверцу. Сам открыть не мог. Я его не запирала, но он не понимал, что дверцу можно просто толкнуть. Да, тогда я желала мужу скорой смерти. А себя успокаивала только тем, что, как только Анатолий умрет, я немедленно выброшу этот шкаф. Попрошу Вову вынести. Раздолбаю его на мелкие кусочки и выброшу.
Светлана
Я попросила дочь устроить мне встречу с ее отцом. Мне действительно хотелось с ним проститься. Я должна была это сделать – для себя. Убедиться в том, что он скоро умрет. Да, не скрою, я злорадствовала. Считала, что он заслужил свою болезнь. И я была рада, что он умирает не в моем доме, а в чужом. Да, этому я радовалась особенно. Пусть эта его новая жена получит по заслугам. Хотела молодого мужа и счастья на старости лет? Так пусть получает. Просто удивительно, что эта Елена оказалась… странная, что ли. Мне ее даже жалко в какой-то момент стало. Я видела ее мельком в больнице – она шла в палату, а я только вышла. Стояла у подоконника и рассматривала ее. Женщины всегда возраст видят. Эта, конечно, держалась, но последние месяцы ее сильно подкосили. Обычная непривлекательная женщина. В какой-то старой кофте в катышках. На голове – гнездо. Она еле тащилась по коридору. Мешки под глазами. Да она вообще ничего не видела. Ее аж шатало от недосыпа и усталости. Зачем тогда приехала? Считает, что обязана? И кто это оценит, кто ей спасибо скажет? И, главное, я не понимала, как Елена ничего не замечает. Я первое время переживала, а потом перестала – да если бы рядом дом рухнул, она бы не заметила.
