– А потом?
– Потом загрузим и поедем. Не на руках же тащить. А вы за нами. Лучше пешком, там машину поставить некуда.
– Мы пешком.
– Вот и хорошо. По свежачку пройдетесь, проветритесь. Ты это, если родственников увидишь, скажи им, что мы здесь стоим. Или позвони им.
Я вернулась к маме, рассказав, что все стоят в пробках, даже батюшка.
– Разве батюшка может стоять в пробке? – удивилась мама.
– Но он ведь вроде тоже человек, а не Господь Бог.
– А разве можно опаздывать на похороны? – не переставала удивляться мама.
– Значит, можно.
Как велела мне Инна, я налила маме валокордина и дала запить водичкой из бутылки. Наверное, мама решила, что так тоже принято, вроде как традиция, так что не спорила.
Аня наконец приехала. С ней были Коля, незнакомая мне женщина и двое мужчин.
– Кто эта женщина? – спросила я маму.
– Не знаю, может, кто-то из давних знакомых.
– А мужчины?
– Понятия не имею.
Мама была обескуражена. Незнакомая женщина, с аккуратной черной повязкой на голове, во всем черном, держала в руках красивые розы. Мама тут же кинулась к будке с цветами.
– Нам тоже нужны цветы, – объявила она.
– Зачем? Мы же решили, что не надо. И Аня говорила, что будут венки.
– Нет, я тоже хочу держать в руках цветы.
Но роз в цветочной конуре не нашлось. В наличии имелись гвоздики – белые, красные и розовые. Совсем чахлые.
– Мам, давай возьмем белые, и все.
– Нет, мне нравятся розовые.
– Хорошо, давай возьмем розовые.
– Разве это уместно?
– Какая разница? Они все равно к вечеру сгниют.
– Разве они будут лежать на земле?
– Наверное, я не знаю.
Мама купила четыре розовые гвоздики и вроде бы немного успокоилась. Но я видела, как она ревниво поглядывает на розы женщины.
Потом мы еще минут двадцать ждали батюшку. Маме разонравились гвоздики. Она замерзла.
Когда наконец началось отпевание, маме стало плохо или она сделала вид, что ей плохо, и я ее вывела на улицу. Я почему-то была уверена, что ей просто надоело стоять со скорбным видом, изображая из себя безутешную вдову. Она уселась на перила и весело болтала ногами. Я, не сдержавшись, рассмеялась, вспомнив, как она все детство мне талдычила, чтобы я не болтала ногами, а «сидела нормально». Маме вообще не давали покоя мои ноги – то я шаркала, то сидела «враскоряку» на детском утреннике, то болтала ногами. Сейчас она весело сидела на церковных перилах, болтала ногами, пила кофе из термоса и курила. Тут уже я чуть не хлопнулась в обморок, потому что не знала, что мама курит.
– А когда нужно будет к гробу подойти? – светским тоном спросила меня она.
– Понятия не имею, – ответила я.
– Прощаться будете? Заходите сейчас. – Из церкви выскочила раздраженная Аня.
– Ну, как всегда – я только закурила, – мама с сожалением посмотрела на сигарету. – Это как на автобусной остановке – стоит закурить, как автобус немедленно придет.
К гробу нам подходить не пришлось – оказалось, попрощались без нас. Батюшка скороговоркой завершал процедуру отпевания.
– Ой, а как же теперь? – разволновалась мама.
– Что теперь? – не поняла я.
– Мне Эльвира сказала, что, если к гробу не прикоснешься, покойник к тебе по ночам будет приходить, – объявила мама.
Я решила, что она точно не в себе.
– Не думаю, что Анатолий Петрович будет к тебе приходить, – сказала я.
– Да, я тоже на это надеюсь… – мама говорила серьезно, – если он не помнил меня, может… дорогу тоже не вспомнит.
Я дала маме еще капель.
Мы пошли на кладбище. Незнакомая женщина шла позади нас. Мама все время оборачивалась. Она вообще не любила, когда кто-то шел за ее спиной. Меня все детство дергала, чтобы я непременно шла или рядом, или впереди, а не тащилась за ней.
– Даже интересно, кто она? – опять спросила мама. – Надо у Ани уточнить. Это ведь даже не вежливо – мы даже не поздоровались, не представлены друг другу. Пойдем быстрее, догоним. – И мы припустили вперед чуть ли не бегом. Аня шла перед гробом – несла фотографию. Коля нес венок.
– Спроси ты, а то мне неловко. – Мама продолжала изображать из себя светскую даму.
– Сейчас?
– Ну, давай дойдем уже, а там спросим.
Мы шкандыбали по грязи. Мои белые кроссовки стали черными.
– Кто это? – спросила я у Анны, когда нас выстроили вокруг могилы полукругом.
– Моя мама, – ответила она.
Я бочком, мелкими шажками, вернулась к маме.
– И кто это? – Мама сгорала от любопыт-ства.
– Его жена.
И тут она чуть голову не свернула.
– Ты ее разве никогда не видела? – удивилась я.
– Нет. Ни разу. Она молодая?
– Моложе тебя.
– Но ведь хуже выглядит?
– Какая разница?
– Большая. Мне кажется, я выгляжу ее ровесницей, а то и младше.
– Как скажешь.
– Интересно, это ее натуральные волосы или накладные локоны? Как ты думаешь?
– Мне все равно. Я думаю о том, как бы побыстрее отсюда уйти.
– Ну, это не должно длиться долго, как мне кажется.
Мама говорила так, будто мы находились в театре на достаточно утомительном спектакле и в силу воспитания не могли позволить себе уйти в антракте. Поэтому обсуждали, долго ли продлится второй акт.
Я шла и гадала – то ли моя мама точно сошла с ума, то ли всегда была с чудинкой. Неужели она не видела того, что видела я? И считала это нормальным? С нее станется.
Аня, конечно, постаралась. Когда я давала ей деньги, то думала, что она добавит свои. Но судя по тому, что я увидела, Аня решила не просто уложиться в смету, а еще и сэкономить. Мы находились практически на помойке. Когда-то здесь были то ли глиняные рудники, то ли свалка. И когда-то этот район еще не считался Москвой. Кладбище было старое, неухоженное, грязное и мерзкое. Канава. Если Аня хотела похоронить отца в канаве, то ей это удалось осуществить. Дорожек не было, все в глине и грязи. Вокруг – лес крестов и оградок. Каждая могила была обнесена черной оградой. Метр на метр. Кусок жилья после смерти. С соседями за стенкой. И кресты. Повсюду кресты. Я не увидела ни одного памятника или камня с надписью. Рабочие опускали гроб в могилу, проворно зарывали и складывали сверху венки из искусственных цветов. Венки они пытались сложить домиком, но те все время падали.
