А еще я гадала – каково это, умереть, не понимая, что ты давно умер. Жить в своих воспоминаниях, в прошлом. Разговаривать с давно умершими друзьями. И не осознавать, где ты находишься. Мне кажется, это счастье в каком-то смысле. Так что Толе, можно сказать, повезло. Ему так было лучше. Он бы не смог как Юлия – до последнего момента осознавать, что с тобой происходит, мучиться без надежды получить облегчение. Понимать, где ты, кто находится рядом. Знать, что тебе осталось совсем недолго. И самое страшное – желать смерти. Нет, не знаю…
Юля прекрасно все понимала. Ее опухоль не пощадила, добавив страданий от боли. Она все время жаловалась и глотала таблетки горстями. Говорила, что ей все больно. Говорить больно, сидеть больно, пить чай – тоже больно. Ее поглощала боль. Она хотела избавиться только от нее. Не от опухоли, от боли. Она хотела, чтобы ей прописали таблетки или уколы. Чтобы наконец боль отступила. Я помню, что врачи говорили – не может такого быть, чтобы настолько было больно. Терпимо, многие терпят. А Юлия криком кричала. Ей уже ничего не помогало. Она только стонала без остановки. Все последние дни прошли в бесконечном стоне. Так потом санитарки рассказывали. Они на нее даже кричали, ругались – мол, закрой рот хотя бы ненадолго. Не одна тут лежишь. Баба ведь, терпеть должна. Людей, которые рядом, пожалей. Им-то зачем твои крики дались.
Но даже когда Юлию кололи, она продолжала стонать и кричать. Она уже не чувствовала облегчения, не чувствовала, что укол уже сделан. Медсестра говорила, что Юлия просила, умоляла дать ей умереть. Но продолжала жить. Так длилось не день, не два, даже не месяц. Она уходила полгода. И полгода прожила в аду, в бесконечных муках.
У Толи все было по-другому. Опухоль забрала у него память, движение, чувства. Она забрала у него мозг, но избавила его от боли. Он не страдал так, как страдала Юлия. Но они оба умерли во сне, ближе к утру.
Я ведь винила себя в смерти Толи. И уже в церкви, перед его гробом, попросила у него за это прощения. Я боялась, что Елена что-то заподозрит. И узнает, что я была в тот вечер у него. Я бы не пошла на кладбище, но мне нужно было убедиться. Понять – знает она про меня или нет? Странная женщина. Будто с луны свалилась. Вела себя так, будто не на кладбище пришла, а в гости. Еще и спектакль устроила – то ей плохо, то вышла, то зашла. Гвоздики эти куцые. Могла бы хоть нормальные цветы купить. Деньги-то есть. Интеллигентная с виду, а вести себя не умеет. И дочку не научила.
Хоть бы спасибо сказала – Аня с Колей все организовали. Фотографию на портрет я подобрала. Специально выбрала ту, где Толя молодой. Я его таким знала и любила. А Елена его таким не знала. В конце концов – это я и Аня Толина семья, настоящая. Так что нам было решать, где его хоронить и как.
Аня хотела получше кладбище найти, но я ее отговорила. Какая разница? Земля везде одинаковая. На кресте решили не экономить – хороший крест заказали. Большой, деревянный. И три венка, чтобы они горочкой стояли. Аня даже надписи заказала – от детей, от семьи. Все как положено сделали. Пусть Толя поблагодарит, что не новая жена его хоронила. Она бы такое придумала, что страшно представить.
Когда я искала фотографию, разбирала фотоальбом. Как мы жили? Мне казалось, что плохо. А сейчас думаю – хорошо, не хуже многих. И вместе бы доживали, внуков воспитывали, если бы Толе шлея под хвост не попала. Меня предупреждали – у всех мужиков такой момент наступает. Только сиди и жди, когда шарахнет. Они все чудить начинают. Спокойная жизнь им надоедает, годы идут, живот растет, вот они и кидаются на баб, как в последний раз.
Когда Толя попросил у меня развод, я уже ничего не ждала. Столько лет терпела. Я его даже не ревновала. Все давно отболело, все слезы выплакала. Хотела только покоя. Вот тоже странно. Я ведь была еще молодая, а рассуждала, как старуха какая-то – дожить, дотерпеть. Мне и в голову не приходило, что я тоже могу еще раз выйти замуж, да хоть любовника себе завести. Почему я не думала? Да и жила как старуха – телевизор, внуки, банки накрутить на зиму. Какие у меня развлечения были? Я никуда не ходила. Толя на мой день рождения водил меня в кафе. Ну, на Аниной свадьбе погуляли. Из всех развлечений – утюг, стиралка да плита.
Я была уверена – у Толи появилась девка молодая, которая непременно замуж хотела. Или залетела. Но эта… Елена… оказалась старше. Лет на десять. А по виду – на все двадцать. Что он в ней нашел? Я не понимала. Думала, перебесится да вернется, но ему непременно нужно было развестись официально. Тогда я поняла, что это разрывает душу и вымораживает все изнутри.
Была у него одна краля, все было очень серьезно. Толя говорил, что любовь. По нему и было видно – бесноватый стал. Я предлагала ему уйти, умоляла уйти, но он как заладил – нет, ему другой семьи не надо. Я его уже чуть не пинками к этой крале выгоняла, но он ни в какую. Возвращался. Обещал, что в последний раз. Да и до этого так же было с его загулами – я его выгоняла или сама уезжала, а он за мной приползал.
Но когда он попросил развод, я даже предположить не могла, что меня это так подкосит. Я не могла ни есть, ни пить. Только спала целыми днями и плакала. Даже Аня меня не понимала – с чего вдруг я так убиваюсь. Ведь сама хотела, чтобы муж оставил меня, наконец, в покое. Но это другое. Это он меня бросал. И не просто так, по взаимному согласию, а ради другой женщины. Когда тебя бросают – это не боль, это когда дышать не можешь от унижения. Непроходящая тошнота. Рвет от одной мысли об этом, а мысли все время. И рвет уже желчью, потому что нечем.
Любовь – это не бабочки в животе. Это – покой. Просто покой. А новость о разводе, о том, что тебя бросают, – это когда внутренности выворачивает. И спазмы, как от отравления. Скручивает желудок и не дает продохнуть. Может, у кого-то болит сердце или душа, у меня все время болел желудок. Я похудела так, что на ногах не могла держаться от слабости. Я хотела заесть свое горе, но организм отторгал даже воду. Меня рвало беспрерывно. Я выпивала таблетку и тут же бежала в туалет – не могла даже вылечиться. В доме пахло блевотиной – меня знобило, и я не могла заставить себя открыть форточку и проветрить квартиру.
Тогда я даже думала – пусть гуляет, изменяет, только вернется домой. Все за это отдам. Но он не собирался возвращаться. Он начал жить в другом месте, с другой женщиной. Засыпать с ней, просыпаться, ездить отдыхать, ходить в магазин за продуктами. И ему нельзя позвонить в любой момент, потому что… нас уже ничего не связывало. Дочь взрослая. Квартиру он мне оставил. Деньги передавал. Я не могла ему позвонить и спросить, где он, когда вернется. Потому что знала и где он, и то, что не вернется.
Когда Аня стала общаться с этой женщиной, меня будто раскаленным железным прутом внутри проткнули. Сначала я решила, что и дочь меня предала. Она мне звонила, но я не брала трубку. Мне звонил Коля и говорил, что все не так, как я думаю. А что я должна была думать? У меня была жизнь, и вдруг ее не стало. Закончилась. Как же я себя ругала тогда за то, что не получила образования, не работала, не заводила любовников, не имела даже хобби, которое могло меня отвлечь. Почему я жила так, как жила? Я тогда поняла, что надо было рожать детей – больше, троих, четверых, пятерых. Тогда бы я никогда не осталась одна. Но Толя больше не хотел детей, и я не настаивала. Почему? Почему я не рожала, а делала аборты? Зачем я это делала? Ведь это были мои дети! И если бы у нас были маленькие дети или хотя бы школьники, Толя бы ни за что меня не оставил. Не посмел бы. А если бы и оставил, я бы знала, как его вернуть. Подговорила бы детей звонить ему, просить, чтобы папа приехал. Я имела бы полное право звонить ему сама – если бы дети заболели, если бы нужно было сходить на родительское собрание. А ведь я могла бы родить. Не то что его новая жена. Это было унизительно, страшно, нестерпимо. Получается, что я была даже хуже, чем его новая старая жена, которая не могла ему даже родить.
