– Вот! – безотчетно Икар скопировал тон Синида. Он едва не ткнул инспектора пальцем в грудь, спохватившись в последний момент. – Плюс сексуальное насилие. Вы… Ты снимки видел? Член Полифема видел?
– Видел. Охренеть, не встать.
– Рвач жертвы насиловал?
– Нет, – инспектор полез за новой сигаретой.
– Погоди! Ты байкера допросить успел?
– Успел.
Слабый огонек зажигалки гас под порывами колючего ветра. Икар терпеливо ждал. Наконец инспектору удалось прикурить, он окутался дымом, и ветер порвал в клочья, унес прочь сизое облачко.
– Успел, – повторил Паламед.
– И что? Что он рассказал?
– Бредит. А может, врёт.
– Что он рассказал?! – с нажимом повторил Икар.
– Утверждает, что его изнасиловала девчонка-метечка.
– Девчонка?!
– Лет двадцати. Лица не запомнил. Набросилась, как сумасшедшая, повалила, стала насиловать. Потом ударила по голове. Все, дальше ничего не помнит: потерял сознание.
…Сима Шавуш, халпийка, двадцать один год. МРТ яичников, ошибочно назначенная МРТ головного мозга, рекомендована лапароскопическая резекция…
– Значит, девчонка его изнасиловала и вырубила. Верится слабо, но допустим. Что насчет остальных?
– Ничего не видел, ничего не знает. Девчонка его с ног сбила, он на земле валялся, дерьмо дерьмом. Потом девка на него запрыгнула – и понеслась… Говорю же, врёт. Покрывает кого-то.
– Девчонка могла быть с дружком, – предположил Икар. – У Рвача объявилась подруга? Насильница?!
– Гнилая версия. Скорее всего, девчонка – миф, отмазка.
– Кто же там был? Рвач?
– Допустим.
– Зачем Полифему покрывать маньяка? Валить всё на какую-то девчонку? Ничего правдоподобней не мог придумать?
– Ты его видел? Он не просто напуган. Его трясёт от ужаса! Он при мне писался в постель, нянечки перестилали. Может, ему пригрозили. Может, сам боится: я его выдам, он узнает, придет и вырвет мне ноги из жопы. Вот и лепит первое, что в голову взбрело…
– Первое? – хмыкнул Икар. – Эту девчонку они с приятелями друг другу швыряли! Раздевали! Еще чуть-чуть, и изнасиловали бы! Умолчать про свои скотские забавы – на это ему ума хватило…
– Так она всё-таки была? Девчонка?!
Инспектор подался вперед, дыша табаком в лицо Икару. Он хотел схватить молодого коллегу за грудки, но в последний миг сдержался. Он же ничего не знает, дошло до Икара. Дефектная запись с камеры, сумочка с документами, спаситель-Тезей – инспектор не в курсе всего этого.
– Да, – Икар отступил, разрывая дистанцию. – Была. Есть запись. Только… Ты веришь, что девчонка в одиночку грохнула целый табун? Голыми руками?!
– Запись?! Скопируй мне!
– Подай запрос. Тебе выдадут…
– Некогда! Давай меняться! Я записал допрос Тооса на диктофон. Я тебе – запись допроса, а ты мне – запись с девчонкой! По рукам?
Руки Паламеда тряслись, на щеках горел болезненный румянец. Окурок, зажатый меж пальцев, обжигал инспектору кожу, но Паламед сейчас сгорел бы дотла и не заметил этого. Он и сам напоминал маньяка, готового рвать жертву зубами.
– Ладно, меняемся. Но дело «Лизимахов»…
– Не лезу! – засуетился инспектор. Похоже, он боялся, что Икар передумает, и ему придется ждать до завтра. – Не претендую! Мне только взглянуть на запись…
Он принялся выкладывать на стол гаджеты: диктофон, планшет, вайфер… Последние два могли выполнять функции диктофона, но в Управлении было принято использовать для записи разговоров отдельное специализированное устройство.
– Чёрт! Шнур в отделе забыл!
– Ничего, – успокоил его Икар. – Я через ИК-порты подключусь.
Идиотская история, думал он, настраивая соединение. Стресс? Испуг? Посттравматический шок?! Надо быть полным кретином, чтобы нести такую ахинею и надеяться, что тебе поверят. Надо быть полным кретином, чтобы поверить. Надо быть полным, полнейшим, набитым дурью под завязку кретином…
Надо быть.
3
Тезей
– Ха! Нас и правда ждут!
Увидели, подумал Тезей. Увидели выдвинутые из боксов тела. Вот же ситуация… А это что? В вертикальной панели стола было высверлено круглое отверстие, куда нырял жгут кабелей от компьютера. Ага, и щель осталась, для обзора. Смотреть было неудобно, шею ломило, но о кресле в первом ряду партера Тезей мог только мечтать.
– Ах вы мои жмурчики!
Оператор в толстовке с капюшоном и спортивных штанах, пузырящихся на коленях, прилаживал на штатив портативную камеру. Мим в чёрном облегающем трико, с метализированным гульфиком на причинном месте, разглядывал трупы с нездоровым интересом. Тощая брюнетка, тоже в черном – кардиган, лосины, чулки-ботфорты выше колен – пыталась обнять «мима», но тот стоял столбом, не отвечая брюнетке взаимностью. Когда девушка повернулась в профиль, стало видно, что грим превратил ее лицо в подобие ухмыляющегося черепа.
Лицо мима было напудрено до меловой белизны.
– Жмур-мур-мурчики! – ликовала брюнетка.
– А что у нас здесь?
Мим шагнул к прозекторскому столу, где лежал Пирифой. Когда мим откинул край простыни, Тезей воздал хвалу предусмотрительности восходящей звезды: до пояса Пирифой был обнажен, как и положено добропорядочному мертвецу в ожидании вскрытия. Он бы наверняка разделся и догола, да времени не хватило. К счастью, мим удовлетворился частичным осмотром.
– Какой милашка! – обрадовалась брюнетка. – Свежачок!
– Не годится, – возразил оператор. – Слишком свежий.
– Тебе что, тухлятину подавай?
– Нужно что-нибудь побрутальней, иначе понтяра не оценит. Этих берите, они подойдут, – он указал на лже-букмекера, девочку с опухолью и толстяка. – Укладывайте фоном. Сейчас возьму ракурс… Все в кадре! Мотор!
Не дожидаясь отдельных указаний, мим с брюнеткой слились в поцелуе: долгом и слюнявом.
– Еще! Еще!
Со стороны могло показаться, что двое людоедов отжирают друг у друга губы.
– Всё, хорош лизаться! Пошел стриптиз!
Любовники принялись раздеваться, вернее, раздевать партнера. Время от времени они тоненько вскрикивали, словно их хлестали плеткой. Оператор ухал совой: подбадривал. Анатомический театр абсурда обещал в скором будущем набрать в сети́ триста тысяч просмотров, вырвавшись в топы. Мим с брюнеткой демонстрировали чудеса гибкости, достойные гуттаперчевых циркачей, родившихся в опилках. Гульфик отстегивался в три приема, с неприятным лязгом цепочек и замков от чемодана. Трико с мима совлекли таким, особо извращенным способом, что кто другой на месте артиста уже вывихнул бы себе все суставы. Наконец мим остался в одних носках, дырявых и заношенных, а брюнетка – в своих длиннющих сапогах, которые, казалось, приросли к ней на манер второй кожи.
