А сейчас эти глаза следили за площадью и проспектом внизу. Иногда взгляд существа поднимался к небу – и совсем не из праздного интереса. Вот на фоне облаков цвета ржавого железа, среди недостроенных футуристических башен «Москва-Сити» мелькнул силуэт чего-то похожего на птицу. Силуэт этот двигался зигзагами, успешно противостоя напору ветра, и быстро увеличивался в размерах. Скоро можно было расслышать клекот, похожий на скрежет металла о металл.
Вот существо на балконе поднялось с четверенек на ноги. Это далось ему тяжело, потому что долго в такой позе оно стоять не могло. Похожее внешне на гориллу с огромными челюстями, оно заворчало, оскалило клыки и ретировалось с балкона в комнату, бывшую когда-то обеденным залом большой квартиры, где еще можно было разглядеть разломанную мебель и намокшие картины в рамах, превратившиеся в тусклые пятна.
Раньше здесь жил работник Министерства иностранных дел, занимая аж две смежные квартиры, но создание об этом не ведало. Оно не знало ни о чем, кроме поиска пищи и того, как самому не стать чьей-то едой. Весь бывший Пресненский район был его охотничьим ареалом, его джунглями.
Правда, не только его. А значит, с охотой надо было повременить. Существо знало, что на открытом месте самому легко стать добычей. И неважно, сколько в тебе силы и массы. Летуны все равно оторвут тебя от земли, а потом разорвут на куски. А ведь отсюда, с высоты, так хорошо получалось высматривать добычу…
На мгновение перед его глазами мелькнуло отражение в разбитом зеркале шкафа: серая морда, будто покрытая полипами; глаза с кожистыми, набрякшими веками; между пальцами рук – пленка, похожая на перепонки; клыки, с трудом помещающиеся во рту. Но это зрелище не напугало его. Прошли уже месяцы с тех пор, как оно разучилось отождествлять себя со своим отражением.
Плащ, прожженный и запачканный, который он носил, когда еще был человеком, давно превратился в тряпку и был им же и сжеван в момент голодного помешательства. Того помешательства, когда он утратил последнюю ниточку, связывавшую его с собой прежним, и стал диким зверем. Как и остальные, в кого внедрился мутагенный вирус… любой из них.
Брюки лопнули еще раньше, как у супергероя Халка из комиксов, когда тот начал расти. А новые он даже искать не стал. Потому что к этому моменту имел уже интеллект животного, а не человека. Но он не мерз, даже сидя на снегу, так как кожа его была уже совсем не кожей, а тем, чему и названия пока придумано не было, – покровом, который заменял кожу; толстой шкурой, хорошо защищающей от холода и ионизирующего излучения, в которой эпителий и подкожный слой почти не различались, а клетки имели нетипичную для клеток животных симметрию, строение ядра и митохондрий.
Тогда изменились и кости, и мышечная ткань. Челюсти перестроились так, чтобы удобнее было рвать мясо и дробить зубами все, что тверже мяса, – хоть кости, хоть автомобильные покрышки.
Но чтобы нарастить десять килограммов мускулов, надо было употребить даже не сто килограммов белка, а побольше. И он его употребил. Хотя для этого ему пришлось много охотиться. А поскольку внизу под его ногами был не лес и не степь, а бывший город, то зайцы и антилопы там не водились. Только те, с кем он раньше был одного вида. Именно они и были его основной добычей. Он мог есть мертвечину, но предпочитал свежатину.
Правда, все эти «люди» были не прежними, гладкокожими, а ему подобными, то есть изменившимися. Природа еще не отобрала среди них наиболее жизнеспособные подвиды, поэтому каждый немного отличался от других: от высохших карликов, похожих на лемуров, до раздутых медлительных «зомби»-гидроцефалов со слоновьими ножищами. Некоторые из них были слабые и беспомощные, другие – очень ловкие и быстрые. Они были похожи на экспонаты Кунсткамеры, а их плоть менялась и перерождалась так же быстро, как растет злокачественная опухоль. Их объединяло одно – постоянное желание жрать (из-за бурного метаболизма), и инстинктивная агрессивность ко всему живому.
Почти все они вымрут за первые несколько послевоенных лет, а то и месяцев. А оставшиеся образуют несколько стабильных подвидов неразумных и полуразумных гуманоидов, которые успешно проживут еще несколько десятилетий на просторах Москвы, пока количество сбоев в их ДНК не станет критическим.
Но пока до этого было далеко.
Мало кто знал, что этот бестиарий, будто вышедший из снов шизофреника, был только верхушкой айсберга. А его основанием был бурлящий в бывших трубах канализации «бульон», состоящий из мириадов измененных простейших – бактерий и грибков, которых вирусы-преобразователи тоже перестроили на свой лад. Там, под землей, в чреве погибшего города, для них были доступны любые химические элементы и любые органические остатки. Там их эволюция иногда давала совсем неожиданные результаты.
Впрочем, об этом мутант знать не мог. Он знал лишь, что у тех, кто становился его добычей, было жесткое мясо и грубая шкура. Иногда они сопротивлялись, нанося ему раны когтями и зубами, а от некоторых он сам предпочитал спасаться бегством.
Они были ненамного вкуснее мертвецов, которых он тоже охотно ел. Вскоре он научился раскапывать своими ручищами землю и отбрасывать прочь обломки, что позволило ему попадать в неглубокие подземные сооружения вроде подвалов, теплотрасс, подземных стоянок, заваленных убежищ гражданской обороны. Живые там ему не встретились, но зато никто не мог помешать его пиршеству на останках сгоревших и задохнувшихся.
Настоящие люди на улицах появлялись редко. Иногда, ночами, они отваживались вылезти на поверхность. Одетые в жесткие костюмы, они все равно жили очень недолго. Чаще их убивала радиация, но некоторые попались и ему. Хотя мутант и был внешне похож на гориллу, но вегетарианцем он не был, и зубы его могли рвать не только плоть, но и любую прочную ткань, даже резину.
Иногда над темным болотом памяти монстра, где покоилось все то, что он знал, когда был еще иным, вспыхивали искры. В последний раз такое случилось, когда существо впервые попало в эту огромную квартиру с полусгнившей мебелью и несколькими скелетами в шкафу (и это была не метафора). В самой большой комнате оно увидело на полу микрофон от караоке с обрывком провода, лежащий рядом с большим плазменным телевизором, разбитым вдребезги.
Оно обнюхало и поднесло ко рту странную вещь. А потом хрипло зарычало.
И тут из глубины памяти всплыла, словно раздутый утопленник, картинка – эпизод, суть которого существо уже перестало понимать. Вот он выходит на какое-то возвышение перед сидящей в зале толпой (сколько же тут мяса). Вот толстый господин в костюме и брюках, зачем-то нацепивший на нос стекляшки, трясет ему руку (жирный и старый, но сойдет). Девушка с длинными ногами в открытом платье выносит на подносе вещь, которую должны дать ему. Статуэтку из желтого металла (мяса на костях достаточно, и даже жировые прослойки есть).
«Присуждается»… «награждается» – звучали в его памяти звуки, но сейчас он их не понимал. Но помнил, что это было что-то хорошее. Хотя теперь он точно выбрал бы девушку, а не статуэтку. Статуэтку нельзя съесть.
Вроде бы он улыбался им. Растягивал губы, обнажая зубы, примерно как делал он сейчас, когда скалился. Улыбался, хотя думал в этот момент, какие они все дураки и ничтожества.
