«Я Петр Свечников. Радиобиолог, психолог. Они заперли меня здесь, эти люди… (которые никакие не люди). Они ничего не говорят, только рычат на меня. И совсем не дают еды. Один из них прокусил мне руку. Буду записывать все, что увижу. Они не мешают. Не понимают, что я делаю…».
Чуть ниже располагалась вторая запись. Тут почерк был уже ровнее:
«Прошло два дня. Голодаю. Пью воду, которая капает из трубы. Не понимаю, что творится снаружи. Про меня как будто забыли. Твари сейчас проходили за дверью. Тащили какого-то человека. Кинули в одну из клеток. Он молчит и не шевелится. Почему не пришел спецназ и не выкурил отсюда эту нечисть? Может, выставили оцепление, ожидают команды из Москвы? Или ждут специальной группы для зачистки? Я тут сдохну, пока они там тянут кота за хвост. Сообщите Тулякову. Он должен знать. Нельзя допустить утечки в СМИ».
Дальше следовал номер мобильного телефона. Малютин подумал, что там, где, несомненно, был сейчас его обладатель, слишком дорогой роуминг. Видимо, в тот момент пленник надеялся, что блокнот увидит кто-нибудь из внешнего мира. Он еще не знал и не догадывался о Катастрофе.
Еще ниже следующая запись:
«Четвертый день. Все внутри зверски болит. Думаю, мне недолго осталось. Слышал дикие крики в здании. Будто кого-то рвут на куски живьем. А снаружи по-прежнему тишина. Да что там случилось? Власть свергли? Оккупация? Пол ледяной, из щелей дует холодом, и отчего-то тошнит. Твари заходили ко мне. Один из них посмотрел мне в глаза, и я понял, зачем я им нужен».
Следующая запись была самой длинной:
«Я понял, что не выйду отсюда, и смирился. Мои кости сгниют в этой темнице, если прежде их не разгрызут зубы этих тварей. Снаружи, похоже, случилось что-то ужасное. Видимо, была война, и враги победили. Может, хоть кто-то прочитает эти записи. Мне остается изучать своих тюремщиков. Насколько они разумны? Сначала я подумал, что они почти как люди. Потом, что они тупые животные. Теперь думаю, что они разумны, но на уровне гориллы или шимпанзе. Есть среди них один или два, которые отличаются от других. Именно они приходили ко мне. Пытались наладить контакт. Один принес еды. Это мясо».
Последние слова были написаны криво, будто у писавшего тряслись руки.
– Тут у меня на стене тоже каракули, – кивнул мрачно Воробьев, увидев Николая за чтением, и показал ему на стену своей камеры.
– Почитай.
– Не могу, – отмахнулся тот. – Видимо, у меня что-то с глазами. Не понимаю, блин, как ты хоть что-то видишь.
«Так… – Николай начал размышлять. – Видимо, пленник не меньше месяца провел в этих застенках. Причем не только в этой камере. А значит, минимум один раз его выводили. Зачем?»
Малютин старался не думать, каково было этому человеку. И чем закончилась его жизнь.
Он читал блокнот дальше.
«Особи не говорят. Не умеют. Возможно, их голосовые связки слишком огрубели. Но они как-то общаются между собой. Я понял, что гипотеза Сепира-Уорфа в ее сильном варианте неверна. Разум зависит от речи, но может существовать без нее. Разница между человеком и животным не в наличии абстрактного мышления и речи, а в силе самоконтроля. И в этом они, безусловно, звери. Я видел, как они разорвали человека на куски».
Строчки стали ровными. Видимо, человек снова успокоился. Но разум его улетел куда-то далеко. Половина из написанного была полным бредом, среди которого попадались обрывочные куски связных мыслей:
«Да! Джина выпустили из бутылки. От вируса нет лекарства, уж я это знаю. Но чем это хуже проекта «Манхэттен» и ядерной бомбы по Хиросиме? Ничем.
Задание на завтра: подумать о факторах, влияющих на превращение. Концентрация вируса? Штамм? Внешняя среда?».
Малютин без зазрения совести пропустил строчек пять. Это был никак не относящийся к данной ситуации истерический поток чужого воспаленного сознания. И вдруг его взгляд зацепился за одну строку, неожиданно четкую.
«Это не чтение мыслей. Они понимают друг друга по совокупности невербальных знаков и звуков, издаваемых горлом – но не голосовыми связками. Их псевдоречь представляет собой инфразвук и ультразвук с небольшими вкраплениями звуков слышимой длины волны. В ней нет слов, нет слогов, только отдельные фонемы, передающие эмоции разного типа».
А вот это уже было полезно. Должен был существовать способ оглушить их, нарушить их коммуникацию или хотя бы напугать, отвлечь. Резкий шум?
«Они общаются не жестами, а звуком. Их рече-крик, рече-вой… оказывает угнетающее действие на психику людей… провоцируя состояния от тревожности до паники. Я видел, как он действует на других пленных, которых они держат как мясной скот. Это побочный эффект, который они научились использовать. Не слушайте его! Ставьте беруши, затыкайте уши ватой, тряпками, чем угодно, но не слушайте!».
Малютин мысленно поблагодарил давно погибшего узника. И сразу же начал выдирать из старого матраса кусочки набивки. Скатанные комочки он спрятал так, чтобы они были под рукой. Он вспомнил, как внезапно в разгар боя с мутантами солдаты застыли, безвольно выпустив оружие. Но тогда он списал это на обычный страх. А теперь сопоставил подобное поведение с тем, что они чувствовали во время визита «серых» в Мирный.
Он опять вернулся к блокноту, чтоб прочитать последнюю запись. Она была лаконична, но понятна.
«Почему они такие? Они – наше творение. Они – это мы. Вот и весь ответ».
Внезапно то самое иррациональное чувство давления на разум начало накатывать на него волнами. Но это уже был не страх, а отчаяние. В соседней клетке Воробьев схватился за голову и начал раскачиваться, бормоча. Видимо, боец чувствовал то же самое.
– Ну вот, опять эта дрянь… – шептал сержант. – Опять. Да лучше сдохнуть.
Казалось, чей-то палец грубо ковырялся в мозгу, или ржавый рыболовный крючок цеплялся то за одно место в голове, то за другое. Это было отвратное ощущение, и Малютин решил проверить, сработают ли поставленные в уши затычки.
Чужое воздействие не исчезло, но стало слабее. И вернулся трезвый взгляд на действительность.
Между тем в коридоре опять раздались шаги. Ученый ощутил, как слегка вибрирует пол под весом идущих.
Малютин лег на кровать, скрючившись в позе зародыша и изображая апатию и беспомощность. Нельзя было давать им знать, что он разгадал их оружие.
Вскоре из-за поворота показались двое «серых». Видимо, в коридоре света было чуть больше, поэтому Малютин смог разглядеть их.
За исключением кепки на голове у одного, оба были без одежды, но голыми не выглядели из-за грубой бородавчатой шкуры. Никаких половых признаков. Зато у обоих была чудовищно гипертрофированная мускулатура – такие «кубики» и бугры, от которых любой культурист умер бы от зависти. Руки их настолько длинные, что почти доставали до пола.
