Было бы совсем неправильным сделать из этого вывод, что молодой Гитлер ворвался на политическую сцену, подняв флаг войны. Те важные решения, которые он нашел и которые нуждались в том, чтобы о них узнала общественность, он разъяснял по вечерам аудитории, состоявшей из одного простого человека, который ничего собой не представлял. Отношение молодого Гитлера к политике схоже с его отношением к любви, если мне будет позволено сделать сравнение, которое некоторые могут счесть бестактным. Чем больше политика занимала его ум, тем больше он сторонился каких-либо практических политических действий. Он не вступал ни в какую партию, ни в какую политическую организацию, не ходил на политические митинги и ограничивался одним мною в качестве слушателя своего мнения. То, что я видел в Линце, было «первым взглядом» на политику, и не более того, словно он уже подозревал, что со временем будет значить для него политика.
А пока политика для него была просто гимнастикой для ума. В этой осторожности я видел, что его нетерпение сдерживается способностью ждать. На протяжении нескольких лет политика оставалась для него чем-то, за чем нужно следить, критиковать, изучать, собирать.
Интересен тот факт, что молодой Гитлер в те годы был настроен очень антимилитаристски. Это противоречит следующему отрывку из «Майн кампф»: «Изучая библиотеку своего отца, я натолкнулся на различные книги военного содержания, и среди них было народное издание, посвященное Франко-прусской войне 1870—1871 годов. Оно состояло из двух томов иллюстрированных газет того времени и стало моим любимым чтением. Вскоре великая героическая борьба стала самым значительным внутренним событием для меня. И с того времени меня все больше и больше увлекало все, что было связано с войной и жизнью солдата».
Я предполагаю, что это «воспоминание» посчитали полезным поместить в «Майн кампф» в то время, когда эта книга писалась в Ландсбергской тюрьме в 1924 году, так как в течение того периода, когда я знал Адольфа Гитлера, его и в малейшей мере не интересовало что-либо хоть как-то «связанное с войной». Лейтенанты, которые сопровождали Стефанию, были ему как бельмо на глазу, но его отвращение было гораздо глубже. Само упоминание воинской повинности его «заводило». Нет, он никогда не стал бы солдатом по принуждению; если бы ему было суждено стать солдатом, то это было бы по его собственному желанию и уж точно не в австрийской армии.
Прежде чем закончить главу о политическом становлении Адольфа Гитлера, я хотел бы сделать критический разбор двух вопросов, которые кажутся мне более существенными, чем другие, в области его политических убеждений: отношение молодого Гитлера к еврейству и к церкви.
Проявляя уважение к еврейскому вопросу, когда жил в Линце, он писал: «Сейчас мне трудно – если не невозможно – сказать, когда слово «еврей» впервые заставило меня задуматься на эту тему. Я не припомню, чтобы в доме моего отца я вообще слышал это слово, пока он был жив. Думаю, что этот старый господин посчитал бы культурной отсталостью, если бы на этом слове делалось особое ударение. У него были более или менее буржуазные взгляды, которых он придерживался, сталкиваясь с самыми резкими националистическими настроениями, и это отразилось и на мне. И в школе ничто не побуждало меня изменить это уже принятое видение вопроса. В реальном училище я познакомился с еврейским мальчиком. Мы не доверяли ему и держали его на расстоянии, но только из-за его неразговорчивости, которая появилась после различных случаев, когда его дразнили. Я общался с ним не больше, чем другие. И только когда мне исполнилось четырнадцать или пятнадцать лет, я заметил, что слово «еврей» стало звучать чаще, отчасти в связи с политикой. Я почувствовал легкое отвращение и не мог избавиться от неприятного чувства, которое всегда появлялось у меня, когда церковные крикуны затевали передо мной дискуссию. Но в других случаях эта тема не представляла для меня интереса. В Линце было очень мало евреев…»
Все это звучит очень правдоподобно, но в действительности не совпадает с моими собственными воспоминаниями. Образ его отца как человека либеральных взглядов мне не кажется соответствующим действительности. Стол, за которым проходили дебаты в гостинице, куда отец Адольфа имел обыкновение захаживать, собирал вокруг себя людей, которые обсуждали и идеи Шёнерера
[5]. Отец Гитлера определенно должен был быть антисемитом. Что же касается школьных лет, Гитлер не упоминает, что в реальном училище были преподаватели, которые даже перед своими учениками не делали секрета из своей ненависти к евреям. В реальном училище Гитлер, вероятно, и познакомился с некоторыми политическими аспектами еврейского вопроса, и я действительно не думаю, что это могло случиться как-то иначе, так как, когда я познакомился с ним, он уже не скрывал своего антисемитизма. Я отчетливо помню, как однажды, когда мы прогуливались по Вифлеемштрассе и подошли к небольшой синагоге, он сказал мне: «Ей не место в Линце».
Я вспоминаю, что он уже был закоренелым антисемитом, когда приехал в Вену
[6], но раньше он не придавал этому большого значения, хотя опыт, полученный им в этой области в Вене, вероятно, заставил его мыслить более радикально, чем раньше. По-моему, иносказательно Гитлер хочет дать понять, что даже в Линце, где доля еврейского населения была маленькой, этот вопрос не был неуместным, но серьезным размышлениям на эту тему он начал предаваться в Вене только после того, как увидел, насколько велико еврейское население в этом городе.
По-другому обстоят дела с вопросом о церкви. «Майн кампф» хранит по этому поводу молчание, за исключением краткого замечания о детских впечатлениях в Ламбахе: «Так как в свободное время я брал уроки пения в ламбахском церковном хоре, у меня была прекрасная возможность подпасть под чары пышного празднования церковных праздников. Что же могло быть естественнее, если я смотрел на господина настоятеля монастыря точно так же, как мой отец смотрел на деревенского священника, – это был наивысший идеал, к которому следовало стремиться в жизни. По крайней мере, в то время так оно и было».
Предки Гитлера, безусловно, ходили в церковь, как это принято у крестьян. Его семья в этом отношении разделилась: мать была набожной, преданной церкви прихожанкой, а отец – либерал, пассивный христианин. Конечно, вопросы, относящиеся к церкви, были ему ближе, чем еврейский вопрос, так как, будучи государственным чиновником, он не мог позволить, чтобы в нем увидели противника церкви в монархическом государстве, где трон и алтарь поддерживали друг друга.
Так как маленький Адольф был близок к своей матери, ее влияние сказалось в том, что он оказался вовлечен во все великие и чудесные вещи, которые представляла церковь. Маленький, бледненький хорист был истовым верующим. То немногое, что Гитлер говорит об этом периоде, говорит громче, чем пространные речи. Ему было знакомо великолепное здание; он чувствовал влечение к церкви, и его мать, безусловно, всячески поощряла это. Чем больше он склонялся к своему отцу в последующие годы детства, тем больше брало верх отцовское свободомыслие. Реальное училище в Линце, где религию преподавал Франц Шварц, не было бастионом веры, так как никто из учеников не принимал учителя всерьез.
