Но пока я желаю тебе и твоим достопочтенным родителям, по крайней мере, счастливой Пасхи и передаю им и тебе свои сердечные поздравления.
Твой друг,
Адольф Гитлер».
Это письмо датировано 20 апреля, так что Адольф написал его в день своего рождения. Ввиду его тогдашних обстоятельств неудивительно, что он не упоминает об этом. Наверное, он даже и не сознавал, что это день его рождения. Все, что в письме касалось моего отца, было сама вежливость. Он даже спрашивает, будет ли правильным, если он встретит нас, но, как только ссылается на погоду, прорывается его сарказм. «Если бы здесь не шел дождь, у нас тоже была бы чудесная погода». И потом, когда доходит до моего альта, он дает волю мрачному юмору. Он даже шутит насчет моей болезни глаз, пока не останавливает себя восклицанием «О боже!», а затем заканчивает письмо самым официальным образом. То, что Адольф был не в ладах с орфографией, особенно видно из этого письма: его бывший преподаватель немецкого языка Гуэмер не поставил бы ему за него даже «удовлетворительно», а пунктуация в нем и того хуже.
В назначенный день я пошел на медицинскую комиссию. Меня признали годным к военной службе, и я подал свое заявление о приеме в резерв.
Когда я вернулся в Вену – без ужасных очков, – Адольф очень тепло встретил меня, потому что, несмотря на все, был рад, что я буду продолжать жить с ним в одной комнате. Разумеется, он вовсю подсмеивался над «резервистом». «Не могу представить себе, как из тебя будут делать солдата», – сказал он. Этого и я себе представить не мог, но пока я мог продолжать учебу. Дома Адольф нарисовал мою голову в треуголке с пером наверху. «Это ты, Густл, – шутил он, – ты похож на бывалого солдата еще до того, как стал новобранцем».
После долгой тоскливой зимы появились первые признаки весны. Так как во время своего приезда в Линц я снова увидел знакомые луга, леса и холмы, наша мрачная задняя комната на Штумпергассе показалась мне еще мрачнее, чем раньше. Вспоминая наши бесчисленные прогулки по окрестностям Линца, я пытался уговорить Адольфа совершить какие-нибудь экскурсии в окрестности Вены. У меня теперь было больше свободного времени, так как мои ученицы, успешно сдав экзамены, разъехались по домам. Не обошлось и без небольшого милого подарка, который был для меня приятным сюрпризом, так как «в банке» опять было мало денег (во всяком случае, у меня). Когда начали цвести сады вдоль Рингштрассе и нас манило теплое весеннее солнышко, я уже не мог находиться в удушающих стенах города. Адольф тоже жаждал выбраться на воздух.
Я знал, как он любит сельскую местность, леса и особенно синие цепи гор, виднеющиеся вдали. Он по-своему нашел решение этой проблемы задолго до меня, так как, когда ему становилось слишком тесно и душно в комнате фрау Цакрис, а запах керосина становился невыносим, он уходил в парк Шёнбрунн. Но мне этого было недостаточно. Я хотел увидеть окрестности Вены. Адольфу тоже этого хотелось, но, во-первых, объяснил он, у него нет денег на такие «дополнительные расходы». Это было поправимо, и я пригласил его быть моим гостем в таких экскурсиях. В подтверждение своих слов я накануне купил еды для нас обоих. Во-вторых, – и это было гораздо сложнее, – если мы действительно хотели совершить экскурсию на целый день, ему нужно было рано встать. Он предпочел бы что угодно, только не это, так как для него это было труднее всего.
Попытаться растолкать его утром было рискованным предприятием: он мог стать совершенно невыносим. «Почему ты будишь меня так рано?» – кричал он мне. Когда я говорил ему, что уже давно день на дворе, он никогда не верил. Я высовывался из окна и задирал голову вверх так, чтобы увидеть небольшую полоску неба. «На небе ни облачка, солнце ярко светит», – объявлял я, но когда оборачивался, Адольф уже опять крепко спал.
Если мне удавалось вытащить его из постели и заставить двигаться, приходилось считать первые несколько часов потерянными, потому что после такого «раннего» пробуждения он обычно долгое время был молчалив и угрюм и отвечал на вопросы неохотным ворчаньем. И только тогда, когда мы оказывались далеко в сельской местности с сочной зеленью, он наконец выходил из дурного настроения. И тогда он был счастлив и доволен и даже благодарил меня за настойчивость при попытках поднять его с постели.
Нашей первой целью была Херманнскогель (высшая точка Вены, 540 м. – Пер.) в Венском лесу, и нам очень повезло с погодой. На ее вершине мы дали торжественное обещание выезжать из города чаще. В следующее воскресенье мы снова отправились в Венский лес. Мы были готовы ко всему, хотя, конечно, выглядели не очень подходяще в нашей городской одежде и легкой обуви. В тот день мы совершили очень длительное, в нашем понимании, путешествие от начала Тульнерфельда (местность в Нижней Австрии, полоса плодородной земли шириной 5 м по обеим сторонам Дуная между Кремсом и Корнойбургом; сады и виноградники, деревни вдоль долины вытянуты в одну улицу. – Пер.) и через Рид и Пукерсдорф вернулись назад в город. Адольф был очарован этими краями и сказал, что эта местность напомнила ему об одной части Мюльфиртеля, которую он очень любил. Несомненно, он тоже внутренне страдал от тоски по дому, по местам, где прошли его детство и юность, хотя там не осталось ни одной души, которая по-прежнему любила бы его.
Я взял в Консерватории выходной для поездки в Вахау. Нам нужно было попасть на вокзал очень рано, чтобы успеть на поезд до Мелька, и только тогда, когда Адольф увидел чудесный монастырь, он примирился с этим ранним подъемом. А потом ему там так понравилось, что я едва смог увести его оттуда. Он не захотел ходить с группой и экскурсоводом, а везде искал тайные ходы и скрытые ступени, которые могли бы привести его в подвалы. Он хотел исследовать, как они были построены в скале. Действительно, можно было почти поверить, что эта мощная громада выросла из камня. Потом мы провели много времени в прекрасной библиотеке, а затем поплыли на пароходе мимо неземной красоты Вахау в майском цвету.
Адольф был другим человеком хотя бы потому, что снова оказался на Дунае, на своей любимой реке. Вена была не так тесно застроена у Дуная, как, например, Линц, где можно было стоять на мосту и ждать приближения изящной блондинки из Урфара. Он тосковал по Дунаю почти так же, как он все еще тосковал по Стефании. А теперь мимо нас медленно проплывали замки, деревушки, виноградники на склонах холмов, и казалось, что мы не движемся вперед, а неподвижно стоим и этот замечательный ландшафт мирно проплывает мимо нас. Это подействовало на нас, как волшебство. Адольф стоял на носу парохода, поглощенный пейзажем. Он не проронил ни слова, а уже давно остался позади Кремс, и мы плыли вдоль обширных однообразных лесов, которые обрамляют реку по обоим берегам. Кто знает, где были его мысли?
Словно этой волшебной поездке требовался противовес, наше следующее путешествие было вниз по Дунаю до Фишаменда. Я был разочарован. Действительно ли это та же самая река, которая доставила нам столько радости, наш милый, знакомый Дунай? Пристани, склады, нефтеперерабатывающие заводы и между ними жалкие рыбацкие хижины, трущобы и даже стоянки настоящих цыганских таборов. Куда, скажите на милость, мы попали? Это был «другой» Дунай, который уже не вписывался в картину наших родных краев, а был частью чужого, восточного мира. Мы отправились домой; Адольф был очень задумчив, а я разочарован.
