Процессия «Крестного хода» под перекинутой над землей радугой словно символизирует твердость русской православной веры. С особой тщательностью Кустодиев выписал нарядные платья несущих иконы женщин и пышные облачения священнослужителей, и с этой, «этнографической», стороны его мог бы похвалить и покойный Рябушкин.
И еще один символ купеческого быта — пышнотелая золотоволосая «Красавица» с васильковыми глазами, лениво привстающая со своего ложа. Женскому образу соответствует и антураж: стена в голубеньких обоях и сундук, расписании яркими цветами, на комоде у изголовья — аляповатые статуэтки, полуоткинутое розовое стеганое одеяло окаймлено поверху тонким кружевом.
Если какая-то из этих трех больших картин и вызовет насмешки публики и критиков, так это, конечно, «Красавица» — уж слишком она непривычна для изысканного вкуса, а потому и вызывающе-дерзка. А может, кто-то и оценит несомненную ироничность художника. Во всяком случае, свое дело он сделал, а зрители пусть спорят, удивляются, размышляют, могут и негодовать, но равнодушными она никого оставить не должна.
Вероятно, работая в очень напряженном ритме, Борис Михайлович все же переутомился. Хуже стали слушаться ноги, и опять побаливает рука. Вспомнился совет берлинского профессора Оппенгейма — повторить при необходимости ту же операцию. Но как в условиях войны добраться до Берлина? Русские и немцы теперь враги.
За консультацией Кустодиев обратился к известному специалисту профессору Г. Ф. Цейдлеру, возглавлявшему в Петрограде клинику Кауфманской общины сестер Красного Креста. Он советовал повременить. Но если боли не прекратятся, тогда уж операция неизбежна. Цейдлер уведомил Кустодиева, что оперировать будет опытный хирург доктор Стуккей, но и сама операция и пребывание в клинике, которое может растянуться на несколько месяцев, обойдутся недешево.
В связи с этим Кустодиев (23 февраля 1915 года) обратился к В. Лужскому с просьбой прислать гонорар за выполненные им эскизы декораций к постановке пьесы «Волки и овцы»: «Решаюсь опять повторить эту операцию, что делали в Германии. Будет делать ее Стуккей с Цейдлером числа 5— 6-го. Переезжаем в клинику с женой. Она там первое время будет со мной. Побаиваюсь второй раз — хотя присутствие Цейдлера, очень осторожного хирурга, и делает все это не таким страшным, — но все, конечно, может быть.
Вот за этим-то и прошу прислать денег. Что-то пугают все, что эта операция будет стоить дороже, чем в Германии первая стоила. А уж очень надоело это положение беспомощности… Кончу вот свои работы — в эту субботу 27-го открывается наша выставка, и я, уже все сделавши, спокойно могу дать себя оперировать… Мечтаю уж после операций поехать в милую Москву»
[307].
Деньги из театра пришли вовремя, и все же намеченная в клинике Цейдлера операция была отложена на год. Вероятно, отдых после напряженной работы подействовал на организм благотворно, боли прошли, и врачи решили: зачем рисковать, с операцией можно и подождать.
Уже открывшаяся выставка «Мира искусства» привлекает все большее внимание публики и критиков. Александр Ростиславов писал в газете «Речь»: «Выставка имеет большой успех что и понятно: она не однотонна, и на ней находятся образцы тех вершин, до каких, не говоря об их абсолютной ценности, достигло наше современное художество».
Среди удачных работ — картины Рериха и Бенуа, оформление спектакля «Николай Ставрогин» по Достоевскому работы Добужинского, «Богоматерь» Петрова-Водкина, «Портрет Анны Ахматовой» Альтмана. Критик все же особо выделил картины Кустодиева. «Весьма интересен, заметен, хотя и не ровен по значению своих работ на выставке Кустодиев, — писал А. Ростиславов. — В таких картинах, как “Купчиха” и особенно “Крестный ход”, он является своеобразным живописным стилистом еще живущего русского быта, его исконного благообразия, внешней типичности на фоне оригинальной, чисто русской пестроты. Есть черты общие с Островским… Очень характерна и по старинному нарядна “Купчиха”… Оригинальна и “Красавица”. Во всяком случае именно подобными работами, в которых столько сильного, оригинального и свежего, так же как и соответствующими работами для театра, Кустодиев последнее время так заметно выдвигается вперед»
[308].
Художественный критик Николай Радлов, поместивший отзыв на выставку в журнале «Отечество», подметил в развитии объединения «Мир искусства» те же черты, которые когда-то насторожили и Дмитрия Философова, — размытость общей художественной программы и соседство художников, весьма различных по своим творческим поискам.
Радлов тоже наибольшее внимание уделил Кустодиеву. «Для тех, — писал он, — кто следил за развитием Кустодиева, его работы этого года не покажутся неожиданными. Все стремления художника уже несколько лет направлены в сторону стиля и стиля — современного нам, русского, но в то же время индивидуального, чуждого всякой ретроспективности. Кустодиев ищет язык для большой современной кармины… Интереснее всего поэтому те работы Кустодиева, ценность которых лежит в их картинном замысле. Такими работами на выставке являются “Купчиха” и “Красавица”. Некоторые недостатки рисунка в “Красавице” охотно прощаются нами ради этого нового и многообещающего слова, которое чувствуется в серьезном замысле и продуманном стиле этой картины»
[309].
В начале апреля Кустодиев выехал в Москву, чтобы принять участие в заключительной стадии подготовки спектакля «Осенние скрипки», показ которого намечался на середину этого месяца.
Вспоминая, как тщательно готовился показанный в конце марта в том же театре спектакль по маленьким трагедиям Пушкина в оформлении А. Н. Бенуа, Борис Михайлович с досадой пишет Ф. Ф. Нотгафту: «На “Пушкина” были даны месяцы, на “Скрипки” — дни. А потому, что будет из этого спектакля, положительно не знаю. Вообще (между нами, не говори “приятелям”) не работаю этой постановки, как “Пазухина”, не участвует в ней сердце. Вероятно, оттого, что пьеса какая-то нескладная. Все время хорошее в ней перебивается пошлостью и безвкусием… Весь день сижу в театре, злюсь на это — такая дивная погода… тепло, весна, и хочется куда-то на свет, землю, на солнышко — в поля…»
[310]
О том же, критикуя пьесу «Осенние скрипки» и констатируя свое равнодушие к ней («…эти “Скрипки” меня не очень волнуют — лирики много, но толку мало»), Кустодиев пишет И. А. Рязановскому. В том же письме он коснулся и реакции прессы на выставленные им три новые картины: «Удостоился большой “брани” за них в нашей “уважаемой” критике, но и за то спасибо — заметили»
[311].
Насчет «большой брани» — несомненное преувеличение. В основном отзывы были очень хорошими. Вот только популярный среди состоятельных людей журнал «Столица и усадьба», похвалив картину «Лето», ругнул «Красавицу», заметив, что, мол, даже в жизни редко встречается «такое нарочитое и выдуманное безвкусие»
[312].
