Наряду с эскизами декораций к «Вражьей силе» он был занят в этом году другой театральной работой — оформлением оперы Римского-Корсакова «Царская невеста», режиссер В. Раппопорт ставил оперу с коллективом Большого театра в петроградском Народном доме.
В связи с премьерой спектакля, состоявшейся в двадцатых числах сентября, Кустодиев опубликовал в газете «Жизнь искусства» статью о своей работе над «Царской невестой». В ней он сетовал на специфические трудности художника в переживаемое страной время: «Все было создано буквально почти что из ничего. Не было ни необходимых красок для декораций, не было ни подходящих материй для костюмов… Но вот все эти препятствия обойдены, все, что можно было заменить, заменено: синее — красным, атлас и парча — крашеным холстом, и от зрителя требуется некоторая доза воображения, чтобы представить эти костюмы более “роскошными”»
[432].
Свою задачу в оформлении этой оперы Кустодиев изложил следующим образом: «Четыре акта трагедии мрачного, душного времени Грозного царя. На этом фоне — трогательный и светлый образ царской невесты, простой купеческой дочери Марфы, подавленной и уничтоженной царским величием и великолепием, ничего не могущей противопоставить зависти, злобе и жестокой ревности окружающих.
Светлый, нежный рисунок песен Марфы нарисован Римским-Корсаковым на тяжелом фоне всей музыкальной драмы.
Отсюда шла задача и план работы художника: светлая и безмятежная радость декораций III акта (“У Марфы”) на фоне других душных, ярких и мрачных картин, где цвета должны усилить эти впечатления, создать цветовую гамму, родственную музыке и дополняющую ее»
[433].
Интересен отзыв об этой постановке одного из самых искушенных и проницательных зрителей — музыковеда и автора прекрасной книги о русской живописи Бориса Асафьева: «Как хорошо помнится, Кустодиеву удалось в “Царской невесте”… связать живописный мотив осени в Москве с довольством и прочностью купеческого быта и одновременно той же “осеннестью” чутко предварить зрителя-слушателя о надвигающейся драматической коллизии и развязке!»
[434]
Между тем вступила в заключительную стадию совместная с Ф. И. Шаляпиным работа над постановкой «Вражьей силы». По воспоминаниям сына художника, Шаляпин регулярно приезжал к ним домой, рассматривал черновые эскизы еще до того, как Борис Михайлович начинал писать их маслом, радовался, что художник верно понял его замысел. Случалось, они вспоминали юность, которая у обоих прошла на Волге, и забавные случаи из того времени. Вполне возможно, что Шаляпин рассказывал Кустодиеву о своем первом приезде в Астрахань с отцом и матерью летом 1889 года. Искали для себя лучшей жизни, но Астрахань их надежд не оправдала. Шаляпин пел по воскресеньям в церкви, устроился в приезжую оперную труппу, которая давала в саду «Аркадия» спектакль «Кармен», и тоже пел и танцевал на сцене и, несмотря на пустоту в желудке (антрепренер был скуповат), радовался приобщению к театру.
В те дни Кустодиев сделал несколько беглых рисунков Шаляпина — заготовок для будущего большого портрета. Но позировать Федор Иванович по-прежнему отказывался ссылаясь на занятость: «Как-нибудь после премьеры».
Борис Михайлович пожелал присутствовать на всех репетициях, и, как вспоминал Шаляпин, надо было каждый раз посылать автомобиль. «С помощью его сына или знакомых мы выносили Кустодиева с его креслом, усаживали в мотор и затем так же относили в театр. Он с огромным интересом наблюдал за ходом репетиций»
[435].
Премьера «Вражьей силы» состоялась 7 ноября и, по свидетельству Кирилла Борисовича Кустодиева, прошла блестяще. «Принимали “на ура” и певца и декорации, в особенности сцену масленицы. Шаляпина заставляли несколько раз бисировать “Широкую масленицу” в сцене у трактира. Домой вернулся отец возбужденный, говорил, что Шаляпин — гений и что для истории необходимо написать его портрет»
[436].
Глава XXVIII. «БОЛЬШЕВИК» И ДРУГИЕ КАРТИНЫ
Вновь наступила холодная и голодная зима. Опять, как и в прошлую зиму, Юлия Евстафьевна, иногда с детьми, а большей частью одна, занята тяжелой работой по заготовке дров. Вся нежность Бориса Михайловича к жене, вся его благодарность выразились в написанном в то время небольшом, но пленительном портрете. На нем будто бы и нет следа тяжелой жизни, которую приходится вести этой стойкой женщине. В нарядном синем платье, в темной, с серебристыми разводами, шали на плечах, она сидит на диване на фоне ярко-красного ковра. И лишь глаза, если присмотреться, выдают ее печаль и усталость.
В один из холодных зимних дней в квартире художника появились два любителя искусств, два поклонника его творчества — профессор петроградского института Г. А. Кук и его приятель А. Б. Шимановский. Оба они коллекционируй ют живопись, а Шимановский и сам художник, учился в Мюнхене в студии Штука.
Их приглашают в мастерскую. Два больших окна в ней выходят на заснеженную площадь. Сверху видно, что в скверике за чугунной решеткой осталось совсем мало деревьев. Очевидно, остальные вырублены на дрова.
Предоставим слово одному из посетителей, Г. А. Куку: «Борис Михайлович сидит в кресле спиной к окнам… Полное, очень русское, простое лицо. Светлые волосы, светлые глаза… За пазухой у него маленькие теплые комочки — котята. Рядом — диван с обивкой крупного узора. Здесь расположились мы — гости художника, а с нами его милая, заботливая жена — Юлия Евстафьевна. Тут же свернулась и спит черная такса Пегги…
Лицо Юлии Евстафьевны серьезно. Она не жалуется, хотя глубоко озабочена: нужно, чтоб в квартире было тепло. Работать в холодной мастерской Борис Михайлович не может: теплой тужурки недостаточно, зябнут руки. А это нелегкая задача. В мастерской стоит круглая печурка из кровельного железа. От нее к дымоходу отходит длинная черная труба. Печурка нагревает мастерскую быстро, но тепло держится недолго — пока в ней огонь…»
[437]
Разговор о творчестве художника постепенно переходит, как обычно бывает с коллекционерами, на тему, нельзя ли приобрести что-либо из работ мастера. Затем Шимановский, набравшись храбрости, высказывает просьбу: не может ли Борис Михайлович написать портрет его жены? Кустодиев, бросив изучающий взгляд на коллекционера, прикидывает: ему лет сорок пять. Небрежно спрашивает: «Она ваша ровесница?» — «О нет, — живо откликается Шимановский. — Ольга Ивановна моложе. Ей всего восемнадцать». Угадав смысл колебаний художника, коллекционер проворно лезет в карман: «Взгляните, вот ее фотография».
Кустодиев внимательно рассматривает фотоснимок молодой женщины. Миловидное, улыбчивое лицо, полнотела, темные волосы. Если бы не чересчур короткая, должно быть, по нынешней моде, прическа, — образцовая модель для очередной «купчихи». Такие ему нравятся, и он дает согласие написать портрет.
