Отголоски байдарочных походов нет-нет да и промелькнут в песнях, напрямую с этой темой вроде бы и не связанных. Такова, например, «Песня об осени» (1970), по своей образности очень импрессионистичная, цветовой гаммой своих поэтических мотивов создающая ностальгическое ощущение ушедшего лета:
Солнца жёлтый моток —
Лето плыло неярко,
Словно синий платок
Над зелёной байдаркой.
Такова и песня «Вересковый куст», написанная 17 апреля 1972 года, в преддверии очередного похода, детали которого уже заранее возникают в поэтическом воображении автора:
Вересковый куст, словно лодка,
И далёко-далёко земля.
Вересковый куст, словно лодка,
А в лодке ни вёсел, ни руля.
Название и лирический сюжет песни «Ночь летнего солнцестояния» (1981) связаны с годовщиной начала Великой Отечественной войны (в тот год исполнялось ровно 40 лет; написана песня чуть раньше, 2–3 июня). Беспечный на первый взгляд зачин содержит упоминание «небольшого катерка», но сама поэтическая атмосфера плавания явно напоминает о байдарочных походах:
Наш случайный коллектив,
Расположенный к остротам,
Расположен на борту
Небольшого катерка.
Комментируем слегка
Всё, что нам за поворотом
Открывает сквозь июнь
Проходящая река.
Правда, затем напряжение и тревога последней предвоенной ночи пробиваются «сквозь июнь» и сквозь постепенно нарастающую и набирающую драматизм интонацию поющего поэта («…Только было бы всегда / Двадцать первое июня, / Только б следующий день / Никогда бы не настал»). Отправной же точкой для военных ассоциаций послужил мирный поэтический вид реки. Походные дела и память о войне могли пересечься — это мы уже видели.
Так что особая поэтическая атмосфера похода держалась не только на маршруте — она сохранялась в душе Визбора, пожалуй, весь год, в московской квартире или в гостиничном номере подсказывая вдруг какой-то поэтический образ.
Три, максимум четыре походных дня были всегда насыщенными, но пролетали всё равно быстро. Радость финиша скоро сменялась у байдарочников грустью расставания — не друг с другом (в Москве они виделись часто — компания-то одна), а с особой атмосферой похода. Назавтра предстояло опять погружаться — но не в байдарку, а в будничные рабочие дела. И вот уже на берегу, когда все заняты сбором и упаковыванием лодок и прочего имущества, Визбор достаёт пачку импортных сигарет «Кэмел» (тоже дефицит, так просто в советском магазине не купишь) и щедро, по-командорски, угощает ими курящую часть «плавсостава», который этот жест очень даже ценит. Это что-то вроде прощального ритуала. И снятия напряжения, ибо они пока в походе: надо ещё добираться до Москвы, вдруг автобус подведёт, мало ли что…
Повод для шутки и розыгрыша находится, однако, и в эти последние часы. В одном из походов 1970-х годов, пока ждали автобуса и Визбор лежал на ступеньках какого-то сарайчика, вроде как спал, — его узнали местные девушки, хотя вид у него был самый затрапезный. А тем не менее: уловили барышни, что человек знаменитый — наверное, видели в кино. Спрашивают сидящего рядом Толю Левина: мол, можно мы его сфотографируем? Можно, отвечает Левин, но за плату: один снимок — один рубль. Они фотографируют и вправду дают рубль! Левин, конечно, его не взял, а Визбор (тут и выяснилось, что он вовсе не спал, а подслушивал) ему потом в шутку попенял: эх, дёшево же ты ценишь мою знаменитую внешность…
«Знаменитая внешность» пригодилась, когда в финале одного из походов вся компания, не поместившись со своей поклажей в рейсовом автобусе, вынуждена была отправиться на железную дорогу, а поклажу повёз туда попутный… трактор. Билетов на поезд не было, но «для самого Визбора» один билет нашёлся. Этого оказалось достаточно: Юрий Иосифович так мастерски заговорил зубы проводнице, что байдарочники в полном составе (это тридцать-то человек!) проскочили в вагон. Зато потом весь вагон — и проводница в том числе — до самой Москвы слушал бесплатный двухчасовой визборовский концерт…
И всё же финал похода — момент, что ни говори, поэтический. Ни с чем не сравнимое ощущение — последний привал, когда уже не надо грести, и ты готов к отъезду.
Друзья мои, друзья, начать бы всё сначала,
На влажных берегах разбить свои шатры,
Валяться б на досках нагретого причала
И видеть, как дымят далёкие костры.
Эта песня («А будет это так…») появилась у Визбора в ноябре 1975 года — появилась как будто безо всякой связи с байдарочными походами (ноябрь всё-таки), но отражение их атмосферы в песне, конечно, ощущается. Во всяком случае, лирический пейзаж ей соответствует, да и представить нагретый ранним майским теплом причал тоже нетрудно. Аркадий Мартыновский вспоминает, как Визбор в начале 1970-х самолично мастерил причал в подмосковном Витенёве в те дни, когда компания каталась там на водных лыжах (об этих днях речь у нас ещё пойдёт). Он вызвался сам и сделал всё как надо, будто заправский плотник, без посторонней помощи — если не считать одной симпатичной девушки, кандидата химических наук. Вот тогда-то он и ощутил прелесть свежеструганых досок с острым сосновым запахом, вперемешку с запахом близкой воды и умиротворённым настроением, счастливым и блаженным отдыхом на славу потрудившегося человека. Закрыв глаза от яркого солнца, можно вообразить себе уже и другое: спустя полгода выпадет снег, и с ним в жизни поэта, спортсмена и путешественника наступит новая пора:
Ещё придёт зима в созвездии удачи,
И лёгкая лыжня помчится от дверей,
И, может быть, тогда удастся нам иначе,
Иначе, чем теперь, прожить остаток дней.
В очередной раз какой-то конкретный походный штрих даёт повод для поэтического раздумья о жизни, о её краткосрочности и неизбежном конце. И хотя «начать бы всё сначала» — мечта несбыточная, но до конца было ещё далеко, «остаток дней» был пока вместительным и обещал «и новую радость, и новую жизнь…».
Однако поход не заканчивался в день отъезда в Москву. Он словно продолжался, пока делали слайды, печатали фотографии. В те годы это делалось обычно дома, на собственном оборудовании, в тёмной ванной или кладовке, чтобы не засветить фотобумагу, выдерживавшую лишь неяркий красный свет специального фонаря. Громоздкий увеличитель со штативом на столе, ванночки для проявителя, закрепителя, промывочной воды. Если снимков было много, процесс занимал целый вечер. Сушка фотографий на глянцевателе, а если его нет — прямо на оконном стекле изнутри (целая выставка для прохожих!), откуда они, окончательно высохнув, сами падают на подоконник.
Но и в этом «тёмном» занятии тоже была своя романтика: наблюдаешь, как постепенно проступают на чёрно-белой фотобумаге (цветное фото было делом сложным и среди любителей редким) черты друзей и памятные пейзажи. Визбор, которому в журналистской работе не раз приходилось пользоваться фотоаппаратом, в нюансах этого процесса разбирался. Иначе не появились бы в его стихах (написанных, правда, по другому поводу) названия видов фотобумаги, которыми пользовались в ту пору профессионалы и любители: «И остались годы эти / В униброме, в бромпортрете…» («Военные фотографии», 1979). А примерно через месяц после похода собирались у кого-нибудь дома, сидели за дружеским столом и устраивали разбор похода, разглядывали снимки, вспоминая в деталях впечатления тех майских дней.
