Таким образом, «крестными отцами» операции по отправке в Японию маленького Ромы Кима стали представитель националистического общества Сугиура Рюкити, агент Генерального штаба Ватанабэ Риэ и резидент военно-морской разведки Японии во Владивостоке Каваками Тосихико.
К сожалению, письмо от Каваками на имя виконта Хаяси о том, что в Японию отправляется семилетний Роман Ким, не столько объясняет, сколько еще больше запутывает ситуацию
[49]. Каваками пишет, что Николай Ким живет во Владивостоке около четверти века, то есть примерно с 1881 или 1882 года. Это объясняет знание Кимом русского языка, обычаев и способов обогащения, но в корне расходится с версией его сына Романа о ссылке родителей в Пукчён, их участии в деятельности «русофильской партии» в Сеуле, бегстве после 1895 года в Россию — со всеми без исключения данными, которыми мы оперируем, составляя официальную биографию Романа Николаевича Кима. Кроме того, в этом письме есть еще одна загадка. Зачем, собственно, коммерческому агенту и агенту военно-морской разведки Японии понадобилось в довольно путаном письме на имя министра иностранных дел своей страны сообщать о столь откровенно малозначащем для межгосударственных отношений событии, как посылка семилетнего корейца на учебу в Японскую школу? Почему Каваками вообще написал министру иностранных дел, которому не был подчинен по прямой линии (скорее, это мог бы сделать японский консул во Владивостоке, и, возможно, он тоже составил не найденный пока исследователями рапорт). Это странно, и пока что письмо Каваками выглядит нерасшифрованным свидетельством в запутанной игре, которую вели спецслужбы Японии и корейское подполье во Владивостоке.
Ученый из сеульского университета Чунань Ким Хон Чжун, ссылаясь на документы корейских и японских архивов, соглашается с мнением японского писателя Оно Каору, которое могло бы разрешить эту загадку: японские разведчики, работавшие во Владивостоке под крышей консульства и коммерческих организаций, с конца XIX века вели тщательное наблюдение за корейскими беженцами в России, а Ким Бён Хак был одним из объектов наиболее пристального интереса японской разведки, в том числе работавшей с позиций тайных обществ
[50]. Это полностью соответствует признанию Романа Кима на допросе 1937 года. Весьма вероятно, что внимание японских разведчиков привлекли оба момента: и то, что Ким Бён Хак оказался одновременно человеком, приближенным к японофилу-прогрессисту Ким Ок Кюну, и мужем родственницы королевы Мин, и то, что в Россию он прибыл с «кассой», позволившей мгновенно развернуть прибыльное дело. Никаких действий в отношении Николая Кима японцы не предпринимали. Во всяком случае, нам об этом неизвестно, да и смысла в этом не было: наблюдение пока что оставалось наиболее эффективным способом держать корейскую диаспору во Владивостоке под контролем. Одним из первых активных шагов по сближению интересов руководителей тайных обществ и Николая Кима стала отправка маленького Ромы Кима на учебу в Японию, в элитную школу Ётися при еще более элитном университете Кэйо, в который так хотел когда-то отправить учиться корейцев Ким Ок Кюн.
Именно тогда, когда было принято это решение, судьба Романа Кима совершила первый поворот к той авантюрной дороге, по которой он потом прошагает всю жизнь. Сам он не участвовал в этом выборе, но всю жизнь подсознательно чувствовал его неизбежность, роковую и родовую предопределенность. В этом смысле судьба Романа Кима в тот момент впервые напомнила судьбу Рихарда Зорге, родившегося на четыре года раньше и тоже в России. Ким верил, что в значительной степени своей биографией оказался обязан предкам, в том числе двоюродной тетке (рискнем предположить такую степень родства) — королеве Мин. Рихард Зорге не раз говорил, что решению следовать идеалам коммунизма способствовало осознание того, что он является двоюродным внуком ближайшего друга Маркса и Энгельса, одного из основателей американской Социалистической партии Фридриха Зорге. Кореец Роман Ким и немец Рихард Зорге в детстве покинули Россию, чтобы вернуться в нее людьми со сформировавшимися убеждениями, а потом стать крупнейшими фигурами тайной истории нашей общей родины.
Глава 4
ЗОЛОТОЙ МАЛЬЧИК ИЗ КЭЙО
Человек вне времени, вне пространства,
Вне страны, вне партии, вне гражданства,
Вне семьи, вне дома, вне дат печальных,
Вне побед, вне целей ближних и дальних,
Человек вне общих акций протеста —
Неизвестно, из какого он теста…
Александр Долин. Человек вне времени…
«Япония — страна, где я провел детство. Страна, где я впервые учил алфавит и счет, и страна, где меня впервые повлекло к литературному труду…» — напишет много лет спустя Роман Ким, наводя на мысль о том, что Япония, а не Россия и не Корея, стала его настоящей родиной
[51].
Он попал туда ровно через год и одну неделю после окончания Русско-японской войны, 13 сентября 1906 года
[52]. Мы не знаем, каким путем и кто привез маленького Рому Кима в Японию. Скорее всего, его доставили либо японским пароходом, либо рейсом Владивосток — Цуруга русского «Доброфлота». Почти все наши соотечественники в то время добирались в Токио именно так, следуя дальше от порта Цуруга, расположенного на той стороне Японии, что обращена к материку, до столицы на поезде.
Если верить церковной метрике, родился Роман Ким в 1899 году, а значит, вряд ли успел пойти в школу в России. Обучался дома? Вполне возможно, ведь это была общепринятая практика для дворян и зажиточных людей того времени. Не исключено даже, что он с раннего детства учил не только русский, но и японский язык, а может быть, и французский. Правда, это противоречит утверждению самого Кима о том, что он учил алфавит в Японии. В конце концов, нам неизвестно, с каким знанием русского прибыли во Владивосток его родители, но мать окончила французский колледж в Пекине. Вероятно, она и учила сына. Во всяком случае, взрослый Роман Николаевич Ким по-французски говорил, а вот по-корейски — нет. «Свой родной — корейский, почти не знаю», — писал он в анкете
[53]. Правда ли это? Вопрос сложный, и, скорее всего, ответа на него мы не найдем. С одной стороны, во многих семьях мигрантов корейский оставался языком лишь домашнего, бытового общения и во втором поколении переселенцев нередко исчезал из употребления совсем. Роман уехал из дома ребенком, а значит, был лишен даже этой возможности говорить на родном языке. С другой — некоторые корейские исследователи уверены, что еще до отъезда Роман Ким получил воспитание и образование, соответствующее статусу его родителей в Корее. Литературовед из Сеула Ким Хон Чжун, изучающий литературное наследие Романа Николаевича Кима, уверен: «С точки зрения филологии, бесспорно, он принадлежит корейской интеллигентской традиции. Об этом свидетельствуют “Ноги к змее” и его рассказы. Знание конфуцианства и корейской культуры, сочувствие к трагической истории Кореи — типичное свойство тогдашних корейских интеллигентов и представителей привилегированного сословия янбан»
[54]. Если так, то и корейский язык Роман должен был бы учить, однако свидетельств тому нет. Но, если нам неизвестно доподлинно, с каким багажом знаний Рома Ким прибыл в Японию, давайте попробуем разобраться с тем, куда он приехал.
