Глава 6
ИЗ ЯПОНЦЕВ В ЯПОНОВЕДЫ?
Я в объятиях милой
О славе отчизны забыл —
Все померкло, поблекло.
Лишь звезда в небесах багровеет
Да белеют венчики лилий.
Доподлинно неизвестно, что это были за «семейные обстоятельства», из-за которых Кин Кирю был отчислен из колледжа Фуцубу университета Кэйо. Но по версии Сига, Роман влюбился в дочь своего наставника — Умэко и согласился стать сыном одного из родственников семьи Сугиура. По всей вероятности, речь шла об усыновлении мальчика Сугиура Рюкити. Отец Романа Николай Ким решительно воспротивился идее усыновления и помолвки, после чего… Кин Кирю пропал.
Первым на это странное исчезновение героя из его же собственной истории обратил внимание в своей статье Кимура Хироси. Однако он не смог найти объяснения «пропаже». В биографии самого Кима тоже есть временная лакуна — 1913–1917 годы. В его «анкете работника НКВД» Ким «до 1917 г. учился в Токио»
[81], и эта запись кочует из документа в документ. В автобиографии — примерно то же самое: «По окончании шестилетнего курса поступил в колледж университета Кэйо. Когда я кончил колледж, отец решил дать мне наряду с японским (классическим) и русское образование. Вернувшись во Владивосток, держал экзамены экстерном»
[82]. Звучит вполне убедительно. То, что, будучи агентом НКВД, он не стал писать об усыновлении агентом японского тайного общества, вполне естественно. Ким вообще сообщил на допросе, что «удостоверился» в разведывательной работе Ватанабэ, только став чекистом
[83]. «Удостоверился» — важное слово. Значит, подозревал и раньше, но не имел фактов. Впрочем, сейчас это не так важно. Главное — Ким вернулся, решил получить русское образование.
На допросах в конце 1930-х Роман Николаевич дал развернутое пояснение тем событиям: летом 1916 года, опять же — завершив обучение в колледже, он собирался поступать на историко-филологический факультет Токийского императорского университета. «Летом 1916 г. в Токио приехали из Владивостока для прохождения практики студенты Восточного института Тим М. С., Лефановский Георгий, Астафуров Михаил. За время пребывания их в Токио я жил с ними в гостинице “Хонго-кан” и в беседе со мной они советовали ехать во Владивосток и поступать в Восточный институт. В конце 1911 г. я из Токио выехал в г. Владивосток к своим родителям»
[84].
Не говоря уж о том, что Н. Т. Мин — мать Романа умерла в 1907 или 1908 году, весь рассказ выглядит немного странно. Если Ким действительно в это время учился в Фуцубу, то каждое лето он должен был проводить на каникулах дома — во Владивостоке. Что ему было делать в Токио, особенно если отец платил только за месяцы учебы, а не за отдых в Японии? Но если он жил в Токио, то уж точно не в гостинице — это дорого. Тем не менее он пишет, что остановился с практикантами из России в «Хонго-кан» — судя по названию, в гостинице неподалеку от Токийского университета, расположенного в районе Хонго. Приехал с ними? Но тогда этот рассказ вообще теряет всякую логику. Приехав из Владивостока, он должен был знать о многом, что происходит на его родине, и практиканты из Восточного института никак не могли ему открыть глаза на светлое будущее российского профессора японоведения. Может быть, он не находился в Японии постоянно, но не планировал окончательно порвать с этой страной, приезжая туда время от времени, и однажды действительно случайно оказался в одной гостинице с этими студентами, предложившими ему резко изменить судьбу?
Во вторую часть этой версии поверить проще, чем в первую. За десять лет жизни в Японии Роман имел право разочароваться в этой стране. Эпоха тому способствовала: рост милитаристских настроений, разгул воинственного национализма, самой частой жертвой которого становилось корейское меньшинство, постоянная борьба за свою честь, падение уровня жизни, чрезвычайно жесткая дисциплина везде — от учебы до дома. Не случайно вторая жена Романа Мариам Цын, вспоминая много лет спустя о своем бывшем муже, говорила, что он вернулся на родину под впечатлением корейских погромов в Токио, хотя и относила возвращение к более поздним временам
[85]. Трезвый взгляд на японские реалии мог привести Кима к мысли о возможности жизни на родине, где его знания страны пребывания и язык, ставший родным, вполне могли бы быть востребованными. Университетское образование, карьера ученого-японоведа — всё это выглядело не менее привлекательно, чем планы на жизнь в Японии.
Именно так произошло, кстати, со многими русскими выпускниками Токийской православной духовной семинарии, некоторых из них Ким знал лично. Отучившись десять лет рука об руку вместе с японцами, деля с ними кров и пищу, эти ребята по окончании семинарии немедленно начали службу в русской разведке, где не за страх, а за совесть сражались против тех же японцев (иногда и в буквальным смысле — против своих бывших однокашников, служивших в разведке японской и так никогда и не ставших «братьями во Христе»)
[86]. Для русских подростков, волею судеб оказавшихся в Японии, главным было вернуться домой, работать для родины и сражаться против японцев, которые умели возбуждать к себе искреннюю ненависть не только среди корейцев. В 1937 году на допросе в НКВД, когда следователь поинтересовался у Кима причинами явного содействия японцев в поступлении корейского мальчика на учебу в «императорский лицей в Токио», Роман Николаевич ответил: японцы рассчитывали, что он будет «полезным японскому государству в смысле продвижения японского влияния». Предположение верное: на этой логике основана вся современная «мягкая сила» или «культурная дипломатия», в которой японцы еще тогда весьма преуспели, создавая условия для подготовки своих агентов влияния по всему миру. Но и сто лет назад, и сейчас «мягкой силы» бывает недостаточно. «Надежд я не оправдал, узнав отрицательные стороны японской культуры», — резюмировал Роман Ким на допросе причины своего возвращения на родину. Впервые в истории нашего героя открыто заявили о себе конфронтация неприятия японского строя, образа жизни и менталитета с любовью к японской культуре и ностальгия по второй родине.
По версии Романа Кима, вернувшись во Владивосток, он сообщил отцу о своем желании «стать профессором-японоведом» и получил на это его согласие. Роман оформил документы на окончательный выезд в Россию и вернулся домой. Всё это выглядит вполне логично, если забыть о главном: нет никаких документов, подтверждающих, что после января 1913 года Кин Кирю вообще учился где бы то ни было в Японии. Даже так: что он вообще в это время находился в Японии. Журналист Владислав Дунаев в своей книге «Достоверный том» передал рассказ о биографии Кима другого корейца — Ю. М. Рю. Вот начало этого повествования: «…Роман Николаевич родился в 1899 году в Корее в дворянской семье (несмотря на упоминание о Корее как месте рождения, пункт о дворянском происхождении стабилен — он, совершенно очевидно, подчеркивался Кимом всегда и для всех. — А. К.). Японцы, оккупировавшие Корею в начале 20 века, старались создать прослойку преданной им корейской элиты, для чего направляли на учебу в Токио детей корейской аристократии. В числе таких обучавшихся в Японии оказался и P. Н. Ким. Получив прекрасное образование, Роман Николаевич, однако, поспешил покинуть Японию и уехал в Европу. Отсюда его свободное владение не только японским, но и английским и французским языками. В 1917 году он вместе с семьей (? — А. К.) переехал в Россию»
[87].
