Японцы снова проигнорировали предупреждение Москвы, и 9 октября в «Известиях» были опубликованы секретные материалы: донесение посла Японии в Маньчжоу-Ди-Го Хисикари и генконсула в Харбине Морисима на имя министра иностранных дел Хирота. План провокации на КВЖД с упоминанием всех шести советских чиновников, которых предполагалось арестовать, был изложен в донесениях довольно подробно
[260]. В этот раз советское правительство даже не стало ждать реакции японских властей, а через ТАСС разослало статью по японским газетам. Токио официально объявил опубликованные материалы фальшивкой, но отказался оспаривать их подлинность в частном порядке — на встрече советского полпреда в Токио Константина Юренева с представителем МИДа нашего дипломата просто попросили не публиковать в будущем подобных документов без предварительного ознакомления с ними японского правительства. Переговоры продолжились и, в конце концов, окончились успешно. Как мы помним, Романа Кима благодарили в итоге за изъятие секретных документов, но при чем тут он? Ведь очевидно, что источник утечки находился в харбинской Японской военной миссии, у полковника Комацубара. Вопрос остается открытым, но и командировку его в Харбин нельзя исключать только по той причине, что нам об этом пока ничего не известно. Учитывая же особый статус Комацубара, возможно всё.
После 1934 года уже генерал Комацубара, пользующийся абсолютным доверием Генерального штаба и Военного министерства Великой Японии, принял под командование 1-ю бригаду императорской гвардии, дислоцированную в Токио. 7 июля 1938 года он совершил последнее знаковое перемещение в своей служебной карьере, приняв в Маньчжурии 23-ю дивизию Квантунской армии. Это то самое соединение японских войск, на которое пришлась основная тяжесть боев у реки Халхин-Гол (Номонхан — в японских источниках) с конца весны по осень 1939 года. X. Куромия называет действия Комацубара при Халхин-Голе «одинаково сомнительными и безответственными»
[261]. Это выразилось в постоянных спорах с собственным начальником штаба Оути, пытавшимся локализовать конфликт, и раздувании пограничной стычки в полноценную боевую операцию. По мнению даже японских военных, Комацубара, возможно, бывший неплохим разведчиком (они не знали об операции «Генерал»!), оказался бессильным военачальником на оперативно-тактическом уровне. Но и с точки зрения разведки Квантунская армия даже не представляла, какие силы советских войск могут ей противостоять. Дезинформационная операция, начатая 12 лет назад группой Кима и уже два года как завершившаяся, продолжала приносить плоды: японцы просто не понимали истинного масштаба сражения при Халхин-Голе и реагировали на происходящие события хаотично. Прибывший же в Монголию Г. К. Жуков быстро и жестко навязал им свою волю на театре военных действий.
Начальник штаба 23-й дивизии полковник Оути вскоре погиб загадочным образом — по официальному заключению, застрелился. После этого командование безальтернативно перешло в руки Комацубара, и, по выражению, полковника Суми, он настолько проявил себя как робкий, нервный, подверженный панике человек, что возникал вопрос: действительно ли у него есть военное образование? Результатом такого поведения стал не только разгром частей Квантунской армии, но и катастрофические потери 23-й дивизии, которой командовал Комацубара: около 80 процентов личного состава. Тем не менее еще в ходе сражения Комацубара пытался переложить вину за надвигающуюся катастрофу на других офицеров. Он вынудил совершить самоубийство начальника разведки дивизии подполковника Иоки и потом долго отказывался рассказать об этом его вдове и сыну, всячески выгораживая себя. Как часто бывает в армии любой страны, его двуличная позиция вынудила применить к нему неоднозначную меру: 6 ноября 1939 года он был отстранен от командования дивизией и… переведен сначала в Штаб Квантунской армии, а затем в Генеральный штаб, в Токио. Формально — с повышением, а по сути его просто отстранили от командования до завершения разбирательства.
Ровно через 11 месяцев, 6 октября 1940 года, генерал Комацубара внезапно скончался в госпитале то ли от рака желудка, то ли от язвы, то ли вовсе — совершив харакири. Существует версия, что в тот день в его палату заходил один из офицеров Квантунской армии 23-й дивизии с пистолетом в руке, но, как пишет X. Куромия, даже дознание по этому факту не проводилось. Профессор Куромия приводит в своей статье, правда, без ссылки на источник, и любопытный разговор, который якобы состоялся в начале 1941 года между Сталиным и Жуковым. Советский лидер спросил тогда триумфатора Халхин-Гола: «Почему вы, товарищ Жуков, убили генерала Комацубара? Он ведь знал тринадцать языков!» Жуков на это ответил, что если бы он знал, что Комацубара владеет тринадцатью языками, то непременно попытался бы спасти его. Правдив этот анекдот или нет, но особая сталинская ирония передана в нем очень точно. А если Комацубара действительно был агентом О ГПУ — НКВД, то сдерживаемая радость обоих персонажей понятна: со смертью японского генерала в могилу ушла одна из самых больших тайн первой половины XX века, и победа досталась не только советскому солдату, который, безусловно, вынес на своих плечах всю основную тяжесть «монгольской войны», но и триумфаторам в штабах.
Версия о том, что Комацубара работал на Москву, весьма соблазнительна. Если принять ее, становятся понятными не только пассивная позиция Японии во время конфликта на КВЖД и не только происхождение многих секретных материалов, попавших в Кремль. В конце концов, Комацубара мог искренне заблуждаться, а не специально работать против своей страны, а документы могли быть получены и от других агентов, и совпадение по времени со службой Комацубара в Харбине всего лишь случайность. Но если командир 23-й дивизии был агентом Сталина или, зная за собой «грешки», жил в страхе ожидания того, что «они придут», сами события на Халхин-Голе видятся несколько иначе. Для японской стороны они изначально рисовались неудачной попыткой локального прощупывания монгольской обороны. С советской — резкое масштабирование пограничного конфликта в небольшую победоносную войну стало серьезным предупреждением Японии и внезапным для нее выявлением истинной военной мощи Советского Союза. Оправдавшаяся уверенность в точности разведданных о возможностях японских войск и слабости их командования гарантировала эту победу. А то, что она вскружила многим начальникам, и прежде всего самому Сталину, голову — другой вопрос. Победа в Монголии обернулась тяжелейшей войной с Финляндией, но тут уж Комацубара точно ни при чем.
Предательство Комацубара объясняет его странное поведение во время самих боев — до этого никто никогда не упрекал его в трусости, помогает иначе взглянуть на причины трагического для японцев разлада в штабе дивизии, панику и полную потерю контроля над войсками. Жуков, наоборот, действовал уверенно до безрассудства — так, как будто знал всё заранее. И даже свою первую «Золотую Звезду» Героя Советского Союза он получил более чем за две недели до конца боев — настолько Сталин был уверен в скорой победе и в том, что никто (а кто, если врагом был «свой» Комацубара?) ничего Жукову противопоставить не сможет. Кроме того, японцы считают, что само начало боевых действий было до сих пор не выявленной советской провокацией. Если это так, ясно, что Комацубара сделал все, чтобы на эту удочку клюнуть. А профессор X. Куромия прямо говорит: «Без Комацубара Номонхан не случился бы». А если так и если разворачивать это высказывание в широкий стратегический контекст, получается, что в значительной степени заслуга в том, что в 1941 году Япония, хорошо запомнившая монгольский урок и так и нерешившаяся начать войну на севере, ушла вместо этого на Тихий океан и дала возможность Сталину перебросить «сибирские» дивизии под Москву, принадлежит группе неизвестных нам чекистов, завербовавших в 1927 или 1928 году слишком самоуверенного подполковника японской разведки Комацубара Мититаро. Пока же реальность такова: известна только версия о предательстве Комацубара и, вероятно, со временем в ее пользу будут появляться всё новые и новые свидетельства. Да и те чекисты из группы, работавшей с подполковником Комацубара, уже не безвестны, как раньше. Малочисленность восточников в структуре ОГПУ дает возможность утверждать, например, что в их число входил Александр Гузовский, с 1 декабря 1928-го по 1 ноября 1929 года — секретный сотрудник ОГПУ, востоковед, одновременно учившийся в Московском институте востоковедения (не у Кима ли с Шунгским?), перед войной возглавивший 2-й (японский) отдел контрразведывательного управления НКГБ НКВД СССР. Ну и, конечно, сам Роман Николаевич.
