Меры были приняты немедленно: Артузова, Гая, Бокия — тех, кто создал в 1920-е годы невероятно эффективный аппарат советской контрразведки, тех, кто руководил им в годы 1930-е, расстреляли в течение нескольких месяцев после пыток и получения выбитых, совершенно невероятных по абсурдности признаний. Исключение составили Ягода — он был слишком большой начальник, и по его делу стоило провести большой показательный процесс, — и несколько человек, с которыми было непонятно, что делать. В их числе — Роман Ким. Или Мотоно Кинго? Кореец он всё-таки или японец? Верить ему или не верить? Слишком уж невероятно и одновременно убедительно то, что он рассказывает. На всякий случай на него постепенно накапливают «материал».
В день выступления Сталина бывший секретарь наркома внутренних дел Ягоды Павел Буланов заявил: «Ягода мне говорил, что… сотрудник японского отделения Особого отдела Ким (по национальности кореец или японец) единственный сотрудник Особого отдела, знающий японский язык, является крупным японским разведчиком… Ягода… приказал Гаю облегчать шпионскую работу Кима для японцев, и это даст ему возможность… в перспективе наладить отношения с японцами. Ягода говорил, что Ким, работая в японском отделении Особого отдела, прикрывает японские шпионские базы и связи на территории Советского Союза… В начале 1936 года Гай мне сообщил, что Ким, по заданию японской разведки, хочет перейти на работу в Разведупр и что особенно мешать ему не надо, так как заменить Кима в НКВД сможет другой ответственный сотрудник японского отделения Особого отдела, также завербованный японской разведкой. Гай добавил, что переход Кима в Разведупр будет интересен и полезен и для Ягоды, и для японской разведки»
[341]. Уже хорошо. Показания секретаря народного комиссара внутренних дел — это весомо. Через 68 дней после ареста Киму наконец-то можно предъявить обвинение по статье 58, пункту 6 УК РСФСР — измена родине в форме шпионажа. Для военнослужащих, а сотрудники НКВД — военнослужащие, мера наказания одна — высшая. В тот же день, 9 июня, Ким подписывает очередной протокол: «Признаю себя виновным в том, что, начиная с 1922 года и по день моего ареста, я, находясь на работе в ОГПУ — НКВД, был связан с японской разведкой и по ее заданию занимался активной разведывательной работой в пользу Японии. Мотоно Кинго (Ким)»
[342].
После этого наступает перерыв, так сказать, «на раздумья». Следующий допрос Верховин проводит только в ночь с 15 на 16 августа. Собирает данные на «сообщников»:
«— Кто такой Ощепков?
— Когда мы познакомились, он преподавал японский язык в Институте востоковедения и работал в Центральном институте физкультуры. Учился в Токио в русской духовной семинарии. Во время японской интервенции на Дальнем Востоке был переводчиком на Сахалине. Со слов япониста Юркевича знаю, что он как будто работал в Разведупре. Юркевич нас и познакомил, по моей просьбе. Кажется, в 1929 году. Я в то время интересовался системой “джиу-джитсу”. В последующем у меня изредка бывали встречи с ним на той же базе. Но в последние три года я Ощепкова не видел. По разведывательной линии с ним связи не имел.
— Ощепков — японский шпион! Вы не могли о нем не слышать! Например, от военного атташе Хата!
— Об Ощепкове как об агенте японской разведки я узнал со слов военного атташе Хата.
— Теперь перейдем к Юркевичу. Кем он был завербован?
— Мы знакомы по Владивостокскому Восточному институту. Юркевич был связан с подпольным работником Фортунатовым, задания которого выполнял. Это мне говорил сам Юркевич. Позднее я с Юркевичем встречался в Москве…»
[343]
Помимо Ощепкова и Юркевича — дальневосточников, выпускников Токийской православной семинарии, сотрудников владивостокского подполья (Ощепков позже стал первым нелегальным резидентом советской военной разведки в Токио — «предтечей» Рихарда Зорге и создателем борьбы самбо), Мотоно-Ким называет сотрудником японской разведки их бывшего однокашника Юхаси Сигэто, служащего в московском посольстве, помощника резидента ИНО ОГПУ в Харбине Ивана Трофимовича Перекреста («лично не был знаком, о работе на японцев сделал вывод из беседы с Ямаока»), ленинградского профессора, светило мирового японоведения Николая Невского («лично мне неизвестен», «Хата сообщил, что Невский и его жена прикрывают японскую резидентуру в Ленинграде, каков состав — мне неизвестно»), профессора, бывшего агента ИНО ОГПУ в Харбине Николая Мацокина («со слов Кавабэ, на связи с японцами с дореволюционных лет»), переводчика советского полпредства в Японии, агента Разведупра Штаба РККА Андрея Лейферта («должен вести разведывательную работу по моему указанию, но не вышел на связь»), корреспондента ТАСС в Японии Алексея Наги (венгр Акош Надь, «связник, возможно, резидент»), бывшего сотрудника Исполкома Коминтерна Цой Шен У («агент»), бывшего заведующего восточным отделом НКИД Арсения Вознесенского («в 1923–1926 годах систематически встречался с Отакэ»), бывшего начальника отдела внешних сношений Штаба РККА Василия Смагина, по долгу службы контактировавшего с японскими военными атташе («связан с японским Генштабом, Хата периодически встречался с ним как работником Наркомата обороны»), корреспондента «Бомбей Дейли ньюс» Абдула Азис-Азада («агент Особого отдела НКВД для связи в военное время… привлечен к разведывательной работе бывшим атташе Кавабэ»), корреспондента австрийской газеты «Нойе Фрей пресс» Николауса Бассехеса («резидент на случай военного времени»), агента Бремана («связан с японским корреспондентом Маруяма»), секретаря артиллерийской академии в Ленинграде (имя неизвестно), завербованного Маруяма.
Нельзя, читая этот список, не задаться вопросом: что же стало с людьми, которых «подполковник Мотоно» обвинил в шпионаже? И. Т. Иванов-Перекрест был осужден в 1939 году, получил 15 лет исправительно-трудовых лагерей. Дальнейшая судьба его пока неизвестна. Профессор Невский и его жена были расстреляны в Ленинграде в ноябре 1937 года. Профессора Мацокина расстреляли 8 октября того же года в Москве. Днем позже — Лейферта. А. Л. Наги расстреляли 7 сентября 1938 года. Цой Шен У был арестован как «японский шпион», дальнейшая судьба неизвестна. Полковника В. В. Смагина расстреляли в августе 1938 года. Следы индийского корреспондента пока не найдены, а австрийский журналист благополучно пережил и репрессии, и Вторую мировую войну. Василий Ощепков был арестован в ночь на 2 октября 1937 года, умер от сердечного приступа в Бутырской тюрьме 10 октября. Его друг Трофим Юркевич был расстрелян в Москве летом 1938 года, он тоже, в свою очередь, дал показания на Кима и его жену о том, что они оба являются японскими шпионами. Японский дипломат Юхаси долго и спокойно работал в Советском Союзе, а советский дипломат Вознесенский был расстрелян в декабре 1937 года (уже в 1939 году Ким на очередном допросе, отказываясь от всех показаний 1937 года, вдруг уточняет: «Я знал, что Вознесенский Арсений, Бреман, Брауде и другие разрабатываются нашим же отделением по подозрению в шпионаже в пользу Японии. Больше о них я ничего не знал»
[344]).
