И всё же самый ответственный момент для советской контрразведки, действующей на японском направлении, наступил осенью 1941 года. 15–16 октября немецкие войска вырвались на оперативный простор на подступах к Москве. Падение столицы казалось неизбежным. В городе началась паника — такая, что захлебнулась начатая массовая эвакуация важнейших учреждений. Оперативный архив НКВД уехал в Омск, основные управления, включая контрразведку, — в Куйбышев. Туда же отправились и иностранные посольства, в том числе и японское. Заключенный внутренней тюрьмы Роман Николаевич Ким вместе с другими «спецзэка» отправился на Волгу — в Куйбышевский СИЗО областного управления НКВД. В самые критические моменты Битвы под Москвой секретная информация из посольства продолжала поступать в НКВД без перебоев. В том числе та судьбоносная информация, которая помогла Сталину и Ставке Верховного главнокомандования принять историческое решение о переброске дивизий с Дальнего Востока под Москву. Несмотря на то что, с одной стороны, генерал Судоплатов был прав, когда писал о том, что других дивизий взять было просто негде, четкое понимание безопасности дальневосточных границ было важным фактором в принятии судьбоносного решения. Причем появились эти подтверждающие факторы в самый последний момент.
Четырнадцатого сентября, за месяц до краха группы Зорге, советский резидент в Токио передавал в Москву, что «нападение Японии возможно лишь в случае крупномасштабной отправки войск с советского Дальнего Востока». 20 сентября резидентура НКВД в Шанхае доложила, что «военные руководители Японии считают вопрос войны с СССР решенным и ждут удобного случая»
[382]. «Удобный случай» — это и есть массовая отправка войск с японских границ. Значит, забрать их оттуда — спровоцировать войну с Японией и, возможно, не выиграть сражение за Москву? Патовая ситуация разрешилась лишь два месяца спустя, когда немецкие войска основательно завязли в Советском Союзе. Нам до сих пор неизвестны все расшифрованные и переведенные чекистами-японоведами (читай — Романом Кимом) шифротелеграммы, имеющие отношение к этому вопросу, но вот что об одной из них вспоминал П. А. Судоплатов: «…наша дешифровальная служба перехватила и расшифровала 27 ноября 1941 года телеграмму японского МИД от 24 ноября 1941 года посольству Японии в Берлине, в которой, по существу, сообщалось о скором начале военных действий [на Тихоокеанском театре]. Перехват этой телеграммы был доложен Берии из Куйбышева, по-моему, немедленно»
[383].
Решение, принятое Ставкой по результатам этого перехвата, было грандиозным по своему стратегическому масштабу. Сначала тринадцать, затем еще две, а позже еще десять дивизий, срочно переброшенные под Москву, решили судьбу грандиозного сражения, судьбу советской столицы и оказали серьезное влияние на весь ход Второй мировой войны. Человек, который сделал для этого всё, что мог, сидел в это время в камере куйбышевской тюрьмы.
В 1942 году у Романа Кима прибавилось работы по расшифровке и переводу японских секретных сообщений. Дешифровальная служба Главного разведывательного управления Генерального штаба РККА (бывшее 4-е управление или Разведупр) перешла в ведение НКВД. Нам известны лишь некоторые детали успешных результатов совместных усилий дешифровщиков армии и госбезопасности на японском направлении в военные годы. Это данные о мобилизации в Германии, переданные в феврале 1943 года японским военным атташе в Берлине в Токио, но попавшие в Москву, расшифрованная стратегическая информация о переговорах японского посла в Берлине с министром иностранных дел Германии Риббентропом относительно вступления Японии в войну против СССР, шифротелеграмма из Берлина в Токио от августа 1944 года о военном производстве Германии и многое другое — чрезвычайной секретности сведения, оказавшие непосредственное влияние на ход войны
[384].
В середине 1943 года, когда стало ясно, что фронт уже никогда больше не подойдет к Москве, иностранные посольства и государственные учреждения стали возвращаться из эвакуации. Вероятно, в это время вернулся в свою «привычную тюрьму» и Роман Николаевич. Работа продолжалась, но отношение к ней и к самому «сидельцу» снова изменилось. Благодаря достигнутым успехам Роман Николаевич получил некоторые поблажки в режиме, а самое главное, сумел вытащить из лагеря жену — Мариам Цын, а затем и вовсе добиться ее освобождения. В это же время Кремль начал задумываться о возможном продолжении войны после поражения гитлеровской Германии. Япония начала сдавать завоеванные на Тихоокеанском театре военных действий позиции американцам, а видеть США в качестве хозяина Азии Сталину хотелось меньше всего. Когда же советские войска вошли на территорию Западной Европы, раздумья превратились в планы. В феврале 1945 года на Ялтинской конференции глав воюющих против Гитлера держав было закреплено решение о вступлении Советского Союза в войну против Японии после падения Берлина. Большая операция требовала серьезной подготовки, в том числе по линии разведки и контрразведки. Понадобились японисты. По некоторым сведениям, именно в это время был развернут набор курсантов в разведывательную школу НКВД, где их обучали японскому языку
[385]. Кто обучал? Приходится только догадываться.
Сам Роман Ким не раз потом говорил, что он закончил Великую Отечественную войну в Берлине, но у нас нет ни единого тому подтверждения, и, скорее всего, это еще одна из многочисленных исторических мистификаций нашего героя. А вот с войной советско-японской сомневаться не приходится. Путь на нее был непрост. Если следовать аналогии с 1939 годом, можно предположить, что летом 1945 года с Кимом снова встречался кто-то из его начальства и дал ему ценные указания. Будучи в курсе, в силу специфики своей работы, самых секретных планов относительно Японии, Роман Николаевич должен был понимать, чем это вызвано: новая война не за горами. Когда это случится, его знания, опыт, квалификация станут еще более востребованными, а значит, это следующий шаг. Теперь — к свободе. Причем понял он это очень рано, еще в январе 1945 года, прислав (из тюрьмы?!) свое фото первой жене Зое с подписью «…от воскресшего Ромы».
Первого августа 1945 года, когда советские войска занимали позиции для нападения на Квантунскую армию в Маньчжурии, Роман Ким написал заявление о пересмотре своего дела. 3 августа начальник 4-го отделения 7-го отдела 2-го управления НКГБ СССР Краснянский доложил руководству результаты изучения всех имевшихся в госбезопасности материалов, имевших отношение к Киму: «До настоящего времени не выявлено ни одного документа из числа добытых Кимом, подлинность которого вызывала бы сомнение. То же самое можно сказать о документах, относящихся к ведению 5 управления НКГБ, в изъятии которых участвовал Ким… Принимая во внимание, что обвинение Кима в шпионаже опровергается оценкой добытых им лично материалов… и что с сентября 1937 года и до настоящего времени Ким используется органами НКГБ СССР на специальной работе, которая оценивается также весьма положительно, — полагал бы: архивное следственное дело внести на рассмотрение Верховного суда СССР на предмет пересмотра приговора…»
[386]
