Повесть «Тетрадь, найденная в Сунчоне» можно расшифровывать бесконечно, вникая в каждую мелочь. Например, одного из героев зовут Дзинтан. Точнее, это прозвище, данное ему за сходство с изображением человека на рекламе пилюль. Рекламные плакаты с Дзинтаном до сих пор можно встретить в старых магазинчиках Токио. Главный герой повести по просьбе американской разведки рассказывает всё, что ему известно «о деятельности так называемого “института Тоадобунсёин” — нашего разведывательного органа в Шанхае, который вел работу против красного подполья». Мы же помним, что главой Тоадобунсёин в начале XX века, когда Роман Ким учился в Токио, был Сугиура Дзюго… Тот же герой читает курс по технике связи с агентурой особого назначения в разведывательной школе в Накано — в послевоенные годы это был пригород Токио, а некий полковник Судзуки ведет там занятия по «ханкан» — контриспользованию агентуры неприятельской разведки. Всё это очень специальные вещи, понятные только посвященным. Штаб «посвященных» Ким располагает в отеле «Кубана» (совсем неяпонское название, но реально существовавшее место!) в квартале Цукидзи.
«Или вот, казалось бы, совсем мелочь: американский разведчик по прозвищу Хаш-Хаш обещает пытать главного героя книги, особым образом засунув ему между пальцами карандаш. На странице 125 Приложения “Основные положения допроса военнопленных” к “Руководству по службе секретной войны”, выпущенному Военно-исследовательским отделом Генерального штаба Японии в июне 1945 года, разновидность этой пытки значится под номером 2. Указанные документы были изданы в СССР в 1950 году, и нет сомнений, что Роман Николаевич Ким досконально изучил их: об этом свидетельствует и подробный рассказ о подготовке японцами к ведению бактериологической войны»
[402].
Как своеобразная подпись автора, его печать, снова на страницах произведений Кима возникает образ токийского студента. И не просто студента, а воспитанника его alma mater — Кэйо: «За спиной рикши стоял студент, на его фуражке были вышиты скрещенные перья — герб Кэйосского университета».
А вот описание Кореи, куда как раз бывший спецагент Ким запросто мог бы попасть вместе с советскими войсками, выглядит, наоборот, очень плоским, каким-то газетным — достойным той самой рецензии в «Правде». Можно, конечно, списать это на вдохновение и его отсутствие, когда автор разные страницы одного и того же произведения создает с разным градусом психологического, творческого и интеллектуального напряжения, но, читая и особенно перечитывая «Тетрадь, найденную в Сунчоне», невольно приходишь к мысли, что так нафантазировать нельзя и что единственная неправда во всей этой истории это то, что Роман Ким так никогда и не сказал, что вскоре после войны он всё-таки побывал на своей второй родине — в Японии.
Глава 18
ПРИКЛЮЧЕНЕЦ
Это Трубка Мироздания — кто ее курит?
Обращаются в пепел минувшие весны.
Разгорается весна нынешнего года.
Это Трубка Мироздания — Кто ее курит?
Миёси Тацудзи. Трубка (Пайпу)
[403]
Если Роман Ким и был в Японии после войны, то самое вероятное время его нахождения там — 1946-й — начало 1947 года. Мы знаем, что он встретился с Окада Ёсико в декабре 1947 года
[404], но и шестью месяцами ранее он тоже был в Москве.
Еще в мае в столице состоялось заседание секции приключенческого жанра Союза писателей СССР. Ким был приглашен, хотя в СП не состоял. И не просто приглашен, а выступил с докладом по одной из главных тем заседания. Уже началась холодная война, уже всем стало ясно, кто́ новый главный противник для Советского Союза, и «в разрезе», как тогда говорили, приключенческой литературы возникла проблема. Книги о Шерлоке Холмсе и Нате Пинкертоне, многие другие детективы — все они автоматически становились теперь образчиками «вражеской» — английской и американской литературы. Необходимо было найти им замену, как сказали бы сегодня, «разработать стратегию импортозамещения» острого, интеллектуального, но увлекательного западного чтива идеологически выдержанным, но не менее интересным советским продуктом творческой мысли.
У советских писателей было особое положение. Еще в довоенные годы они привыкли писать, что велят, а не что хочется. Цена привычки: сотни расстрелянных, уничтоженных или морально раздавленных в лагерях литераторов. А те, кто избежал расстрельного полигона или тюрьмы, как, например, Михаил Булгаков, жили в обстановке травли, в нищете и страхе за близких. Для управления «писательским коллективом» — немыслимая на Западе формулировка — в 1934 году по заданию Сталина был создан Союз писателей. Еще даже до появления этой организации слишком многие писатели в массе своей — и мало заметные, как Григорий Гаузнер, и такие мэтры литературного мира, как Максим Горький или Алексей Толстой, — были настолько послушны воле вождя, что покорно участвовали в, мягко говоря, сомнительных акциях вроде воспевания «освобождающего труда» заключенных концлагерей на строительстве Беломорско-Балтийского канала. С появлением же организации лишь очень немногие смогли оставить свое имя не запятнанным сотрудничеством с преступной властью, как, например, Михаил Зощенко, задавленный той же властью уже после войны.
С точки зрения читательского рынка, одна из слабых сторон советской литературы предвоенных лет — почти полное отсутствие детективной составляющей. Об этом было трудно и опасно писать, ведь если верить газетам, шпионы были везде и шпионом мог оказаться каждый. А политические векторы Советского государства менялись настолько стремительно и кардинально, что даже чекисты и судьи не успевали ориентироваться в этом калейдоскопе. Например, на судебном процессе по результатам операции «Мечтатели», направленной против японской разведки на Дальнем Востоке, подсудимым запрещали произносить слово «Япония», когда они рассказывали, на какую страну им пришлось работать. Люди, которых через несколько часов должны были расстрелять, в зале суда, постоянно сбиваясь, произносили вместо предписанного: «некая иностранная держава» совершенно нелепое: «некая иностранная японская держава» или «некая японская военная миссия»
[405]. Но этих людей мало кто слышал на закрытом заседании сибирского трибунала. А как быть писателям, чьи книги выходили тиражами в сотни тысяч экземпляров? Как было писать про Германию, которая несколько лет считалась одним из основных врагов Советского Союза, а затем, после заключения пакта Молотова — Риббентропа, сразу стала нашим основным союзником? А какой политический детектив без иностранного шпиона? Такой, с позволения сказать, сюжет Агате Кристи или Артуру Конан Дойлю и в страшном сне не мог бы привидиться. Неудивительно, что в столь быстроменяющейся ситуации вовремя сориентироваться способны были только газетчики. Приключенческая отрасль была развита слабо, и среди крупных довоенных произведений, затрагивающих тему иностранного шпионажа, на память приходит разве что роман Григория Адамова «Тайна двух океанов», посвященный, кстати говоря, борьбе именно с японскими разведчиками и диверсантами, да, пожалуй, еще «Ошибка инженера Кочина» — повесть Льва Шейнина, экранизированная в 1939 году (в роли следователя НКВД снялся блистательный Михаил Жаров!), и без указания на страну, в пользу которой работали шпионы.
