Ганс Гаспарян… Знаешь, из всех парней я выбрал Ганса, потому что он самый эффектный и любит покрасоваться своим идеальным телом. Нам же нужно было убедить детдомовских детей вести здоровый образ жизни, поэтому я выбрал парня, на которого хотелось бы быть похожим. Пожалуй, всё. Никто никого мне не навязывал, никто сам в поездку не набивался. Не вижу ни одного подозрительного человека в нашей команде.
– А теперь слушай меня, – резко сказала Беда. Она вытащила новую сигарету из пачки, но передумала курить и засунула её обратно. – На самом деле ВСЯ твоя команда очень подозрительная! Ты никогда не замечал, что Лаптева, в сущности, очень миловидная женщина?! – Элка пытливо уставилась на меня, как мне показалось, с явным желанием получить положительный ответ. Я только было собрался сказать, что миловидную женщину в школе Чучундрой не назовут, как Элка хмыкнула и сказала:
– Замечал! Я видела, как ты пялился на неё, когда она разделась у речки. Видела! У тебя челюсть отвисла! И, между прочим, вполне обоснованно. У Лаптевой классная фигура – тонкая талия, высокая грудь, стройные бёдра, длинные ноги, прямые плечи, королевская осанка. И всю эту красоту она прячет под длинными широкими юбками и бесформенными блузками. Ни одна нормальная женщина не будет этого делать! А она точно нормальная, потому что… потому что…
– Что? – уставился я на неё.
– Ты видел её бельё?
Я только хотел сказать, что у меня нет привычки рассматривать чужое бельё, как Элка снова опередила меня:
– Видел! У тебя челюсть отвисла! И опять, между прочим, вполне обоснованно. Такие трусы и лифчик стоят несколько зарплат учительницы начальных классов. А теперь скажи, почему женщина, которая носит такое бельё, прячет себя за безликими дикими шмотками?!
– Не знаю. Вас, женщин, разве поймёшь? – растерялся я, не понимая, к чему клонит Беда.
– А ещё у неё, если внимательно присмотреться, вполне симпатичное лицо! Большие глаза, аккуратный нос, тонкий овал лица, пухлые губы. Да если она снимет свои дурацкие очки, накрасится и распустит пучок волос на затылке, она станет просто красоткой! Почему она не делает этого?!
– Почему? – спросил я.
– Да чтобы казаться Чучундрой!! Она хочет казаться синим чулком, серой мышью и мымрой! А зачем?!
– Зачем? – снова спросил я.
– Не знаю, – пожала плечами Элка. – Но я точно знаю, что ни одна женщина не будет специально себя уродовать, ели она не сумасшедшая, не сектантка или не преследует какие-то свои цели. Дальше, Герман. Тоже исключительно подозрительная личность!
– Это ещё почему?
– Вспомни, как он отреагировал на первый труп! «Ах! Ох! Помогите!» Изображал слабонервного труса, а у самого за пазухой пистолет лежал, которым он, кстати, неплохо владеет! А помнишь, что он бормотал пьяный, в кафе? «Огонь, батарея!» Странный репертуарчик для малахольного учителя математики по кличке Обморок.
– Может, ему сон военный приснился? – предположил я.
– Обморокам военные сны не снятся! – веско возразила Беда.
– Я видел, как он утром снегом обтирался, – задумчиво добавил я. – У Абросимова удивительно гармонично раскаченное тело…
– Которое он, кстати, тоже прячет за нелепой одеждой! – поучительно подняла вверх палец Беда. – А теперь Ганс! Тот ещё хмырь! Да он за деньги, кому хочешь, душу продаст! Он, кстати, мог сам удрать, поняв, что проглотил добра на многие миллионы! И про мобильник свой расчудесный забыть, и про вещи. Так что получается, что…
– Что?
– Что все твои коллеги – бандитские выродки! – громко захохотал Сазон, который всё это время внимательно нас слушал.
– Тише! – прижала палец к губам Беда. – Получается, что все, кто с нами едет, совсем не те, за кого себя выдают! Ну, кроме шамана, разумеется, Никитина и Ильича.
– Бред! – Я схватился за голову. – Ну и бред мы тут насочиняли! Викторина бедная простая учительница! Чёрт знает, почему на ней оказались трусы за не одну сотню баксов! Может… может, Марик ей их подарил?! Она не красится, потому что ей это просто не нужно! Это не преступление. И одевается она так скромно просто потому, что она учительница, а не секретарша в офисе! Это тоже не преступление! Герман – добропорядочный семьянин с тёщей и дачей. Ну и что, что на досуге он тягает гантели и обтирается снегом! И это не преступление! И его клетчатые рубашки с длинными рукавами – не преступление! Ну нет у человека потребности носить джинсы и майки-боксёрки! А «Огонь, батарея!» он кричал потому… потому что… ну не знаю я почему! Но точно знаю, что бандиты так не кричат. А Ганс просто маленький балбес с развитым телом и незрелой душой, – закончил я речь.
У Сазона ожил мобильник – сначала завибрировал на столе, спугнув мух, потом настойчиво исполнил первые аккорды Пятой симфонии Бетховена.
– Цуцик! – подпрыгнул дед, но, взяв трубку, погрустнел. – Карменка?! Жена… – пояснил он, прикрыв микрофон рукой. – Да живой я, живой, что со мной сделается? У меня девять жизней, а я только первую жить начинаю. Как Дашка? Пошла? Куда?! А-а, просто пошла… Так вроде рано ещё, она же только сидеть научилась? А-а, за стульчик держится! Ты это, стульчик-то убирай, пусть без костылей маршировать учится! Что? От груди отказалась? Что за напасть, я бы не отказался. А что ест? Ку-ри-цу?! У неё же зубов мало! Протёртую? И кто же её трёт? А-а, пюре готовое в баночках продаётся… Ты это, ребёнка там не балуй. Стульчик в сторону, к пюре еды добавляй нормальной. Да люблю, люблю я вас! И скучаю, а как же! Конечно, всем передам горячий испанский привет. И поцелую Элку. Что-о-о-о?! Кто тебя научил этому слову? Соседка Зинка? Приеду, ноги Зинке повыдергаю! Шопесдес это… не «до свидания»! Это плохое слово, завуалированное ругательство! Да, оно, ну я же тебя учил! И часто ты так прощаешься? Всег-да?! Со все-ми?! Ну, я Зинке язык-то бантиком завяжу… А впрочем, мне нравится, я тоже так буду со всеми прощаться. Шопесдес, дорогая!!
Сазон нажал отбой и грустно посмотрел на дисплей.
– Ну вот, а вы говорили – горы, плохая связь! Карменка вон с югов дозвонилась!
– Готово! – крикнул Никитин. – Можем ехать, Глеб!
Мы вскочили и побежали к автобусу. На бегу Сазон нажал кнопку вызова Мальцева.
– Абонент отключил телефон, – побледнев, сообщил дед.
– Или находится вне зоны действия сети! – ободряюще крикнула ему Элка.
* * *
С каждым километром дорога поднималась всё выше и выше. При скорости шестьдесят движок работал на повышенных оборотах, ревел и захлёбывался. Все притихли в салоне, ощущая наэлектризовавшую воздух опасность. Даже Адабас пристроил свой бубен так, чтобы он не звенел и не вибрировал на неровностях дороги.
Красоты за окном всё больше приобретали нереальную, мистическую окраску. Чем выше мы поднимались, тем величественнее и неправдоподобнее становился вид из окна. Снежные шапки на горных вершинах контрастировали с зелёной тайгой. Слева от дороги возвышались отвесные скалы, справа – дорога обрывалась обрывом, на дне которого бушевала горная речка. Седовласый старик Алтай гостеприимно впустил нас в свои владения, но… у меня не было ни секунды, чтобы любоваться его древней, могучей, первозданной, неповторимой красотой.
