— Бог лишь победу дарит, а кому уцелеть у победителей — ваше мастерство решит.
— Какое там у нас мастерство, — пренебрежительно отмахнулся долговязый Лошак. — Чай не дружинники.
— А про боевой дух забыли? — усмехнулся Улан. — Худо придется тем, кто побежит, а те, кто в строю останется стоять, плечом к плечу с другими, должны уцелеть. Хотя, — он замялся, — и не все, — но на вопрос, кто конкретно, сконфуженно пожал плечами.
— Мог бы и соврать, — разочарованно проворчал Липень.
— Не приучен я к вранью, — засмущался Улан и чуть виновато улыбнулся.
— Глякась, глякась, — возликовал Лошак, тыча в него пальцем. — Эвон, ямки какие на ланитах. Ну, брат, таперя я и в самом деле верю, что ты не татарин. Нешто у басурман такие ямки бывают?!
— Да погодь ты с ямками, — досадливо оборвал его седой Липень. — Тута иное важней, — и он повернулся к Улану. — Ты об ином поведай. Не видал ли, великое княжение татарский хан опосля вернет нашему Михайле Ярославичу? Улан опустил голову, явно не желая отвечать. Почуяв неладное, в разговор сноровисто вмешался Петр, весело завопив:
— Да хватит вам, затерзали мужика вконец! Что ему господь послал в видении, то он и рассказал, ничего не утаил, и довольно на этом. Кстати, о боевом духе. Давайте-ка лучше песню споем, которой я вас днем научил. Не забыли слов-то? Ну, тогда я с другом начну, а вы подхватывайте, — и он затянул: — Вставай, вся Тверь огромная, вставай на смертный бой… — Улан от удивления открыл рот, а Сангре продолжал старательно выводить: — С пога-аной силой темною, с прокля-ятою ордой…
Дружеский, но достаточно ощутимый толчок в бок вывел Улана из оцепенения, и он подтянул припев, правда, на втором куплете осекся, ибо Петр его изменил до неузнаваемости.
Пришли они незваными
Из царства черной тьмы,
Явились окаянные
Посланцы сатаны.
Но к очередному припеву Улан вновь подключился. Да и мужики в избе, вначале тихо и нерешительно, словно пробуя, но, постепенно расходясь, старательно подпевали про благородную ярость и священную войну. Не всё и не у всех получалось, кое-кто фальшивил, кто-то просто орал, не заботясь о попадании в такт, а лишь бы погромче, но чувствовалось, поют с душой. Старый Липень под конец и вовсе аж прослезился от избытка чувств. И когда закончили петь, молчание прервали не сразу, каждому казалось кощунственным после столь высокого начинать разговор о чем-то мелком, будничном, мирском…
— Хороша песня, — наконец тихонько выдохнул староста, перекрестился и, повернув голову к Петру, поблагодарил его: — Спаси тя Христос, добрый человек, за то, что таковское измыслил. Не иначе сам всевышний тебе словеса оные нашептал.
— Ажно всю душу наизнанку вывернуло, — поддержал Лошак.
— Не вывернуло, а очистило, — поправил Липень. — Словно опосля молитвы в церкви. Эвон, — он кивнул на всхлипывавшую жену Устинью, — бабу мою до слезы прошибло. Да и у меня, признаться, очи чуток замокрели.
— Таковское перед сечей споешь и силов удвоится, — встрял обычно помалкивавший Горыня. — А давай-ка, Петро, сызнова её споем.
— Верно, — поддержал его Лошак. — Оно и запомнится лучшее.
Словом, концовка трапезы удалась. А песню, не удовлетворившись вторым разом, перед тем как расходиться по избам, спели и в третий.
— Зря ты таким виршам народ обучил, — недовольно буркнул Улан, едва они оказались в своей избе и, не удержавшись, съязвил: — Вот не знал, что в тебе могучий поэтический дар дремлет.
— Ее мой отец под нос целыми днями мурлыкал, когда в очередной раз в командировку на юга собирался, — мрачно пояснил Петр. — Поневоле запомнилось. По сути, у меня в память о нем, не считая фотографий, одна эта песня да орден Мужества и остались. Кстати, самое первое изменение в нее не я, а он внес, слово «фашистской» на более актуальное заменил.
— Все равно зря, — заупрямился Улан. — И рано. Ее ж, месяца не пройдет, вся Тверь петь станет. Представляешь, что будет, когда ее текст до Орды дойдет и хан Узбек пожелает лично с автором встретиться?
— Да пошел он, поц драный, на толстое тверское полено! — возмутился Петр. Однако, не встретив возражений, сменил тон и, в очередной раз обматерив золотоордынского хана, а попутно и Юрия вместе с его братцем Калитой, более спокойно поинтересовался:
— А ты чего старосте про князя ничего не сказал? Или больше о Михаиле Ярославиче не помнишь?
— Народ расстраивать не захотел, — нехотя ответил Улан. — Какое там великое княжение. Ему вообще до конца следующего года не дожить, убьют в Орде по ханскому приговору.
— За что? — изумился Сангре.
— Вроде за утаивание дани, — потер переносицу Улан, — и за что-то еще, но я, честно говоря, запамятовал. Знаешь, как бывает: вертится на уме, а ухватить не получается… Да и неважно, в конце концов, за что именно. Тут главное сам факт. Потому я и говорю, что нам предпочтительнее ехать в Москву. — Сангре открыл было рот, желая возразить, но был остановлен. — Ты пойми главное: не московскому князю пойдем помогать, а Руси в целом, — и Улан коварно прищурился. — И потом тебе самому разве не интересно поглядеть на легендарную личность?
— Разве только посмотреть, — мрачно отозвался Петр. — Нет, расклад-то у тебя вроде правильный, все логично, не придерешься, — похвалил он друга, — но тошнит мой чуйствительный организм с такого расчета. В то время когда весь угнетённый русский народ стонет от продажной политики московских князьков-коррупционеров, по дешевке уступивших Русь Орде ради того, чтоб хапнуть верховную власть в свои загребущие лапы, мы с тобой… — не договорив, он махнул рукой и подытожил: — Уж больно оно… несправедливо получается.
Улан вздрогнул. В детстве ему частенько приходилось держать ответ за проделки своих сводных братьев. С тех самых пор он и полюбил справедливость, вознамерившись посвятить жизнь ее защите. И до сих пор это слово, равно как и противоположное, действовало на Улана, как на обычного мальчишку задиристое «Слабо҆?!». Он с упреком посмотрел на Сангре, знавшего, в какую точку бить, и сейчас воспользовавшегося этим:
— Зря ты так насчет… справедливости, — не удержался он от упрека.
Но Петр взгляда в сторону не уводил, а продолжал смотреть как смотрел, давая понять, что сорвалось это слово с его губ не случайно и он собирается отстаивать свою точку зрения до победного конца.
— Не зря, — упрямо произнес он. — Мне баба Фая полтора десятка лет назад насчет дурных компаний весьма мудро сказала: «Из грязной воды еще никто чистым не вышел». Вот так, старина. Мы с тобой сколько вместе прошли и пережили и при этом чистыми остались, так неужто сейчас по доброй воле согласимся извазюкаться.
Видя эдакую непреклонность, Улан предложил последний вариант, при котором у него еще имелся шанс:
— Тогда давай бросим жребий, чтоб по-честному.
Петр дал добро не сразу. Он критически оглядел комнату, задумчиво выбил на столе звонкую дробь и вдруг, спохватившись, просиял и с легким вызовом в голосе дал свое согласие:
