— Больно здоровенный, — поморщился Петр. — Он у меня постоянно вперед съезжал, зараза, с явным намерением вмазать по одному деликатному месту. Да и чего днем бояться? А ближе к ночи я его достану.
— Ближе к ночи мы на дядькином кордоне будем, даже раньше, — уточнил Улан. — Вообще-то желательно успеть до сумерек туда добраться. Я, честно говоря, в его угодьях до сих пор слегка путаюсь — слишком огромные. Если в темноте забредем, куда не следует, то… Словом, лучше не забредать.
— Ну понятно, тебе как лихому джигиту больше по душе бескрайняя степь, лихой конь и чтоб саблю сбоку, — подколол друга Сангре, намекая на его калмыцкую родину, и осведомился: — А что означает «забрести куда не следует»? У вас здесь что, болота с лешими и кикиморами?
— Болот хватает, — подтвердил Буланов. — А что до лесной нечисти, то… Есть тут неподалеку одно недоброе местечко. Там человек вообще может бесследно исчезнуть, и с концами, а наш путь, чтоб ты знал, как раз мимо лежит.
Петр присвистнул.
— Что, настолько все серьезно? — недоверчиво переспросил он.
— Да куда серьезнее, — усмехнулся Улан. — Дядя рассказывал, лет пять назад целая экспедиция ученых пропала. Впрочем, они сами виноваты. Он их трижды предупреждал, что Красный мох — это болото так называется — шутить не любит.
— Красный, потому что болото красивое?
— Потому что… красное, — нехотя буркнул Улан. — Ряска на нем странная. Она ближе к середине лета где-то раз в три-пять лет свой обычный цвет на красный почему-то меняет. Старики говорят, кровью покрывается и кровь человеческую к себе зовет…
— Куда зовет? — нахмурился Петр.
— Туда, — выразительно указал Улан пальцем вниз, — или туда, — и его палец устремился вверх. Покосившись на недоумевающее лицо друга, он пояснил: — В этих краях в Отечественную немцы партизанский отряд накрыли. Он как раз посреди этого болота на островке базировался. Вначале издали долбили, из минометов, а потом добивать пошли. Ну а один из партизан, погибая, проклял эти места и кто-то там наверху его проклятие услышал и исполнил. Словом, в тот же миг островок вглубь опустился, словно его и не было.
— А немцы-каратели?
— И они исчезли, даже те, кто на берегу был. А дальше пошло-поехало: люди пропадать начали, которые в этих местах грибы-ягоды собирали. И главное, несколько лет ничего-ничего, а потом сразу несколько человек. Правда, народ быстро сообразил, перестал там ходить и все. Так что в последние двадцать лет местные туда ни ногой. Ну а этим обалдуям из Москвы поверья аборигенов не указ, вот и… Ах да, — спохватился он. — До них в разные годы еще с десяток человек из числа шизанутых любителей летающих тарелочек сюда заглядывали.
— И что? — не отставал Петр.
— Да ничего хорошего, — нехотя выдавил Улан. — Как приходили, так и возвращались несолоно хлебавши, если… возвращались. — Скривившись, словно от зубной боли, он досадливо отмахнулся, решительно меняя тему. — Да ну его к черту, этот Красный мох! К тому же его от остального леса здоровенный овраг отделяет, так что в любом случае никак не промахнемся и на болото не забредем.
— Ну и ладушки, — равнодушно согласился Петр и, оглядевшись по сторонам, а затем покосившись на изрядно потемневшее небо, озабоченно спросил: — Слушай, старина, а мы вообще-то верной дорогой идем? А то болотные миазмы все чуйствительнее, под ногами хлюпает то и дело, над головой все пасмурнее, а тропы и вовсе не видать.
На самом деле путники шли по относительно сухим островкам, а то и вовсе небольшим возвышенностям, но простиравшиеся со всех сторон болота при встречном ветерке действительно периодически давали о себе знать неприятным запахом чего-то смрадного, гнилого. Это Улан и пояснил другу — мол, когда слева Гладкий мох, впереди — Великосельский мох, позади — Лебединый, то от соответствующих ароматов не скрыться.
— А этот, как его, таинственный Красный мох? — поинтересовался Сангре. — Он-то где? Или мы его уже миновали?
— Да нет, — хмуро отозвался Буланов и неохотно указал на овраг, тянущийся справа от них и притом довольно-таки близко, всего в пятидесяти метрах, пояснив: — Вон, по ту сторону от него, метрах в ста начинается.
— А поближе поглядеть?
— Перебьешься, — последовал жесткий ответ. — Поговорку слыхал, про лихо, каковое не стоит будить, пока оно тихо?
— Подумаешь, — пожал плечами Сангре и, насвистывая, направился вслед за ушедшим чуть вперед Уланом, стремившемся побыстрее миновать неприятное место.
Но едва они прошли метров тридцать, как вдруг…
Глава 2. Что скрывалось в тумане
Все началось с сухой увесистой ветви, валявшейся на земле. Нечаянно наступив на один ее конец, Сангре на собственной шкуре ощутил, что такой эффект граблей — второй конец, поднявшись на дыбы, метко звезданул его суком по затылку. От неожиданности он, не удержавшись на ногах, упал и… покатился. Да, да, именно покатился, причем уклон был в сторону оврага, и пришел в себя Петр, оказавшись уже на дне. Был овраг довольно-таки глубок, метров пять, не меньше, но приземление произошло на редкость удачно — сработала толстая амортизаторная подушка из опавшей листвы.
— И что это было? — спросил Петр себя.
Не получив на сей риторический вопрос никакого ответа, он попытался подняться, но получилось не сразу. Первая попытка оказалась неудачной — резкая боль приземлила Сангре обратно на прелые листья. Он внимательно оглядел левую ногу. Осмотр оказался неутешительным — штанина камуфляжа оказалась бурой от крови, а чуть выше темного пятна в бедре торчала острая щепка. Петр выругался и, скривившись, решительно ухватился за нее и резко дернул, вытаскивая наружу. Кровь полилась сильнее.
В это время вверху зашуршало и на дно оврага сноровисто спустился-скатился Улан.
— Ух, как тебя угораздило! — сочувственно протянул он и начал торопливо расстегивать ремень. Перетянув им ногу друга, дабы остановить кровотечение, он скинул с себя куртку вместе с майкой, спешно раздирая последнюю на полосы. Замотав рану импровизированным бинтом, Буланов мрачно осведомился: — Идти-то сможешь?
Петр осторожно попробовал наступить на раненую ногу, вновь поморщился от резкой боли, но согласно кивнул головой:
— Все равно придется, никуда не денешься, — криво ухмыльнулся он, — а то получится как в некой японской хойке или танке, — и он нараспев произнес:
Сын серого козла жил у старой женщины.
В бамбуковую рощу ушел пастись.
Изменчиво всё в этом мире, вечны лишь рожки да ножки…
— А это ты откуда взял? — удивился Улан. — Вообще-то похоже на нашего серого козлика, только с японским колоритом.
— В самую точку и за козла, и за колорит, — подтвердил Сангре, пояснив: — Я как-то в зоне прихворнул и угодил в местную больничку, а там скукота, сил нет, а из развлечений три книжки, и все со стихами. Одна еще куда ни шло — любимый мною Гумилев. Зато остальные просто ай-яй: одна детская, с Агнией Барто, Чуковским и Заходером, а вторая с японскими виршами. Эти, как их, хокку или танки. Поначалу я, конечно, за Гумилева взялся. Но ты ж знаешь, в мою память стихи, в отличие от иностранных языков, просто вливаются, как вода из труб в бассейн. И после того, как я понял, что половину его стихов могу процитировать дословно, а остальные — почти, взялся за чтение остальных виршей, а дабы извилины в мозгу окончательно не распрямились, от нечего делать каждый день скрещивал между собой
[2] по нескольку штук.
