Проводив крестоносцев, друзья обратились к Кейстуту с просьбой установить постоянное наблюдение за замком, опасаясь, что просьба о продлении вызвана отнюдь не желанием выкупить пленников. Скорее всего, в ордене пронюхали о подготовке нападения и ожидают подкреплений. Князь дал людей и к вечеру сразу пятеро дозорных литовцев взяли замок в кольцо. Регулярно сменяясь, они не оставляли его без внимания ни днем, ни ночью.
Улан даже хотел снабдить их биноклем или, на худой конец, развинтить его и дать один из монокуляров, но Сангре выступил решительно против. Мол, слух о чудесной увеличивающей трубке обязательно докатится до Кейстута, тот заинтересуется и непременно загорится желанием приобрести. А отказ есть отказ и вне зависимости от благовидности причины непременно ухудшит отношение к ним сына Гедимина. Да и ни к чему наблюдателям бинокль, поскольку расстояние от разведчика до замка всего ничего — с полверсты. Опять же из-за болотистого берега, на котором стоял замок, крестоносцам даже летом все продукты привозили по реке, а потому единственные замковые ворота были со стороны Немана.
Опасения оказались напрасны. За все время разведчики засекли лишь два обоза с продовольствием, а за день до встречи, ближе под вечер, зафиксировали приезд крытого возка, вот и все.
Со стороны крестоносцев прибыло на встречу, как и договаривались с самого начала, шестеро: два воина, фон Альтенбург и три монаха. Ловушка исключалась — как предупредил командир литовских разведчиков, из крепости кроме этого квартета никто в ближайшее время не выезжал.
На сей раз надменный Дитрих хотя и вел себя точно так же, то есть взирал на Сангре, Улана, Яцко с Алесем и Локиса с Вилкасом с подчеркнутым высокомерием, но практически не вмешивался в завязавшуюся торговлю. Монахи же оказались чертовски любезными. Правда, с самого начала предупредили, что тевтонский орден отнюдь не богат и поначалу хотел вовсе отказаться выкупать своего рыцаря.
Даже после напоминания великому комтуру слов девиза ордена «Помогать, защищать, лечить» члены капитула продолжали колебаться. Дескать, воин, угодивший в плен, плохой воин и надо ли такого выкупать вообще? И лишь когда монахи пообещали выделить на благое дело часть требуемой суммы, те решились пойти на такой беспрецедентный шаг. Посему, прежде чем назвать цену, они просят благородного кабальеро принять во внимание все ими сказанное, ну и, разумеется, проявить со своей стороны христианскую доброту к несчастным пленникам, жаждущим освобождения.
Выдав это, тощий как жердь фра Пруденте, явно старший среди монахов, вопросительно уставился на Петра. Тот почесал в затылке, прикидывая, делать скидку или нет. Но в памяти всплыло унизительное стояние подле ворот Христмемеля, и он не стал менять заранее обговоренной с Уланом суммы, заломив сто пятьдесят тысяч золотых флоринов
[35]. Когда переводивший его речь Яцко (Сангре настоял, чтобы Улан не раскрывал знание немецкого), озвучил цифру, глаза у монахов округлились, а придя в себя, они поинтересовались, откуда взяли оную нелепицу.
Петр усмехнулся, припомнив, сколько времени они потратили на обсуждение стоимости выкупа и в чем его требовать — ведь поначалу оба понятия не имели, как называются выпускаемые в настоящее время монеты. Впрочем, это им удалось выяснить достаточно легко, обратившись к Кейстуту с просьбой разменять полученное от него за три доспеха крестоносцев (четыре они оставили себе и Локису с Вилкасом, а еще одним расплатились с местным оруженосцем за подгонку по размеру) серебро на золото.
Получив согласие, они направились в Ковно, где находилась казна. Вид хранилища друзей не впечатлил — выглядело оно убого. И сама клетушка какая-то тесная, от силы полтора десятка квадратных метров, да и находилось в ней, если не считать различных трофейных доспехов крестоносцев, всего два сундука. Один оказался на две трети заполнен серебром, второй — золотом, но куда скромнее.
Проявив деликатность, друзья удовольствовались разменом половины имеющихся у них литовских гривен. Казначей — тощий мрачный литвин по имени Гандрас — взвешивал гривны недолго, но зато перемножал и делил, высчитывая, сколько надо уплатить золота, ежели его соотношение к серебру 1:11, целую вечность. Да и немудрено, поскольку возился он с римскими цифрами, а с ними даже самые нехитрые арифметические действия превращаются в головоломную задачу.
Не выдержав, Улан решил научить его работать с арабскими. Но затем нашел способ получше: разложил по десятку монет в несколько кучек, изобразив тем самым нечто вроде счетов, и научил его как с ними работать. Вначале получалось не ахти, но Гандрас оказался весьма смышленым и быстро освоил новый способ, признав его действительно не в пример удобнее.
— А взамен освоенного тобою первого в мире механического калькулятора поведай мне, старина, за… — приступил к опросу Сангре, задумчиво крутя в руках монетку с изображенным на ней щитом с лилиями внутри и крестом, окруженном лилиями, на обороте.
Гандрас, весьма довольный, что может хоть чем-то расплатиться за столь ценную услугу, охотно и в подробностях рассказал, что это золотой экю из Франции. У него их брать можно, ибо они исключительно из старых и проверенных, но у купцов он бы менять полноценные литовские гривны на экю поостерегся — можно легко нарваться на такую, где золота на самом деле гораздо меньше половины от общего веса. А уж про французское серебро и вовсе говорить не приходится. Не зря же ихнего короля
[36] прозвали красноносым. А все потому, что стоит потереть как следует монету о сукно, как серебро немедленно сползает с наиболее выпуклой части и королевский нос окрашивается в красноватый медный цвет. Сейчас короля давно нет в живых, но наследники не больно-то торопятся подчищать его грехи и менять дрянь на полноценные монеты — слишком уж оно дорого.
— Верю. И менять никогда не буду, — согласился Петр и предъявил к осмотру следующую. — А эта надежна?
Довольно скоро, выслушав рассказы еще о десятке монет, Сангре остановился на флорине, понравившегося ему в первую очередь из-за изображенного на реверсе трезубца. Улан не возражал. Казначей тоже подтвердил ее высокое качество. Правда, услышав о трезубце, внес поправку — что это вроде как три лепестка лилии, но Петр пренебрежительно отмахнулся:
— Какая разница! И вообще, это кому другому лилия, а частичному потомку древних, но очень страшных и жутко великих укров, трезубец.
Оставалось определиться с самой суммой выкупа. Кейстут по причине отсутствия опыта рассказал лишь про выкупы у ордена. Мол, помнится, он как-то слыхал, что за семерых пленных ятвяжских князей тевтонам отвалили аж пять тысяч рижских серебряных марок или, в пересчете на флорины, двадцать семь тысяч золотых монет
[37]. Цифра впечатляла, но Петр напомнил Улану, что это плата за язычников, следовательно, крестоносцы должны стоить куда дороже, а продешевить ему не позволяют гены бабы Фаи, потому надо выяснять вопрос дальше.
