— Чего ж не понять, — хмыкнул Сангре. — Воспитание.
— Правильно. И свою горячую любовь к единоверцам родной мамочки Юрий Львович сохранил на всю жизнь. Он и дочерей своих замуж в основном на Запад сплавлял, преимущественно за мазовецких князей, и сестру свою за братца нынешнего польского короля Владислава Локотка выдал, а тот, в свою очередь, собственную сестру ему в жены отдал.
— Двойное родство?
— Точно. Король ему и шурином, и зятем доводится.
— Выходит, мамашка у Андрея и Льва тоже католичка?
— Да еще какая упертая. А муж ей потакал, потому как любил сильно. Дитрих уверяет, что Юрий ее так обожал, что пережил всего на месяц. Потому он и костел для нее в самом центре Львова выстроил, чтоб ненаглядная супруга помолиться могла. Называется Санта Мария Маджоре — святой Марии Снежной. Причем Дитрих уверяет, что она, как правило, ходила туда на свои мессы не одна, а всей семьей, с детьми и мужем. Кстати, в этом же костеле представители Тевтонского ордена с нынешними галицко-волынскими князьями друг другу в верности и клялись, когда договор союзный продлевали.
— Далековато их нежности зашли, не находишь?
— Дальше некуда, — вздохнул Улан. — Лет десять назад, как мне Дитрих сказал, римский папа в эти земли даже официальное посольство отправил, как некогда к Даниилу Галицкому, с предложением перейти под руку римского престола. Как ты сам понимаешь, такие вещи просто так, с бухты-барахты не делаются. Значит, были у папы Климента какие-то договоренности с Юрием.
— Ничего себе! Выходит они сейчас…
— Ничего не выходит, — перебил Улан. — Обломилось им. Посольство-то прикатило, а старого короля в живых не застало. Так они и уехали обратно несолоно хлебавши.
— Не иначе как этого Юрия бог покарал, — предположил Сангре и, подумав, уточнил: — Православный, конечно. Слушай, выходит, что и его детишки строго в сторону Запада смотрят, Евросоюз им подавай?
— По всякому, — пожал плечами Улан. — К примеру, когда Дитрих во Владимире-Волынском находился, он краем уха слышал, что к тамошним князьям тверское посольство приехало. Зачем — он не знает, но вроде бы местные князья собирались о чем-то договориться с Михаилом Ярославичем.
— М-да-а, оказывается, национальная черта западэнцев имеет глубинные исторические корни, — подвел итог Петр.
— Какая национальная черта?
— Сесть разом на два стула и, ерзая на них, ждать с обеих сторон халявных галушек с варениками. А когда стулья разъедутся, рухнуть на пол, отбив себе тухес, и со скорбными воплями идти майданить в Киев, жалуясь на свою тяжкую долю и требуя гроши со всего мира.
— Больно ты резко о них, — упрекнул Улан. — В тебе случайно не обида за бабу Фаю заговорила?
— Ты еще про великодержавный шовинизм вспомни, — фыркнул Сангре и поучительно заметил: — Я, между прочим, украинский народ глубоко уважаю, а тот, что противоположного пола, вообще нежно люблю. Да и у меня самого, чтоб ты знал, в жилах больше всего именно украинской крови, хотя я по духу и русский. А потому никаких обид, простая констатация фактов. А про стулья сказано, между прочим, не мною, а моим прадедом — чистокровным хохлом и щирым западэнцем из славного прикарпатского села Новица, где родилась его внучка, а моя мама Галя. Я его мову разве слегка осовременил, добавив про киевский майдан, а попутно еще и смягчил. Если же воспроизводить речь прадеда дословно, получилось бы куда грубее: «одною сракою на два базари…», ну и так далее.
— Мудёр был твой предок, — уважительно заметил Улан.
— А то! И как человек, трезво взирающий на жизнь, он больше всего ненавидел отнюдь не москалей, совместно с коими он молодым ястребком всякую по́гань из звериных нор-схронов после войны выкуривал, а украинских президентов. Точно-точно. И обо всех без исключения отзывался одинаково: «Сталина на них нету». А еще на полном серьезе держал для них в сарайчике моток хорошей крепкой веревки. Говорил, подывлюсь на нее и на душе легчае. Все мечтал о том светлом времени, когда появится возможность применить сей моток по назначению. По счастью, бог миловал и старик не дожил до окончательного бардака, — он вздохнул и посетовал: — Как я посмотрю, и у нынешних западэнских властей тоже одно название Рюриковичи, а разобраться на деле… — не договорив, он махнул рукой.
Улан молчал, машинально крутя в руках нитку с крупными янтарными шариками. Поймав удивленный взгляд Петра, он смущенно пояснил:
— Давно хотел себе приобрести, да все руки не доходили или забывал купить, а тут случайно в куче трофеев увидел, ну и приватизировал. Говорят, они нервы хорошо успокаивают. Кстати, я и для тебя прихватил, держи, — и он протянул другу еще одну нитку с красивыми сочно-желтыми кругляшами.
— Лучше скажи, что делать будем? — буркнул Сангре. — Расклад-то хреновый вырисовывается.
— Да, во Владимир-Волынский нам дорога закрыта, — согласился Улан. — Коль они с дойчами вась-вась, то запросто могут сдать нас своим союзникам.
— Во-во. А учитывая, сколько мы насолили тевтонам, нас эти, как их там, санкции ждут. И пахнут они не конфискацией банковских счетов, а судилищем, причем таким же несправедливым, как Гаагский трибунал, не к ночи будь помянут. С другой стороны, нам и обратно на Русь возвращаться нельзя. Нет, когда надыбаем порох — придется, но пока не с руки…
— Не с руки, — подтвердил Улан и виновато вздохнул.
— Да ладно тебе терзаться-то, — отмахнулся Петр. — Это я не к тому, кто виноват, а к тому, что делать. В смысле, где отсиживаться после того, как мы получим выкуп и закажем порох? Получается, остается одна Литва.
— Думал я об этом, — кивнул Улан, — но и тут проблема. Узнав, что заказ направляется к язычнику, вся Европа на уши встанет. И табу наложат, и купцу оглобли в обратную сторону завернут.
— Опять санкции, — Сангре вздохнул и зло сплюнул. — Тогда спрашивается вопрос: куды податься и где бедному хрестьянину отыскать лежбище с интересом, как рекомендовал незабвенный Фокс?
Улан пожал плечами и предложил:
— Во-первых, не стоит торопиться с выводами. Это для начала. А во-вторых…
Но продолжить не успел — отвлек подъехавший к их саням Кейстут.
Глава 27. Дважды победитель
Неодобрительно покосившись на Дитриха, он как бы между прочим заметил, что столь важный рыцарь был бы чудесным подарком для Лиздейки. Петр, пребывая в расстроенных чувствах, церемониться не стал, с ходу напомнив об уговоре. Они свое слово честно сдержали — и многозначительный кивок назад, на столб черного дыма, поднимающегося над полыхающим Христмемелем — значит, кое-кому тоже надо держать свое.
Кейстут не возражал, торопливо заверив, что от своих обещаний не отказывается, настаивать на своем предложении отнюдь не собирается и комтур полностью в их власти. Более того, он полагает, что они заслужили десятикратную долю из общей добычи, ибо не будь их и столь небывалой победы (на каждого погибшего литвина пришлось аж по два поверженных врага, считая пленников) никогда не удалось бы добиться.
