— М-да, Кейстут и впрямь симпатяга парень, — согласился Петр.
— Ольгерд не хуже. Помнишь, я рассказывал, как он в середине этого века разгромит татар, причем силами одного Литовского княжества. А теперь представь, что у него появится возможность воспользоваться военными и людскими ресурсами Твери, Москвы и прочих русских земель. Думаю, тогда Куликово поле действительно вполне реально организовать на полвека раньше, особенно если удастся, как ты предлагал, внести в Орду раздрай, чтобы они поначалу сами друг из дружки кровушки нацедили. Про Галицкое королевство молчу. С такими силами Гедимин его полякам нипочем не отдаст — себе заберет, когда тамошние правители скончаются. А тевтонов он вообще с лица земли сотрет. Я имею в виду с прибалтийской земли. Вот тебе выход в море и возможность торговли с Европой, притом цивилизованно, через двери, а не через форточку. Кстати, при наличии альтернативных морских портов и Новгород Великий станет куда сговорчивее. Впрочем, не думаю, что он вообще будет сильно брыкаться, поскольку Гедимин, в отличие от Александра Невского, слово свое всегда держит, подписанных договоров не нарушает и на их исконные вольности посягать не станет.
— Все равно мне с твоим предложением сразу не свыкнуться, — тяжело вздохнул Петр. — Слишком оно… оригинально. Опасаюсь, как бы при переработке русского хрена в литовский криенас не получилась хренотень с хреновиной.
— Но мы ж не сами и не завтра Гедимину корону предлагать станем, верно? — усмехнулся Улан. — Потому и предлагаю прокатиться на несколько деньков в его Троки, присмотреться к нему повнимательнее, а заодно и разговор соответствующий завести насчет смены веры. Ну и насчет короны тоже. Вскользь, в виде шутки. А уж после возвращения из Берестья, когда обстряпаем повторный выкуп твоего Бони и заберем деньги, можно начинать думать, как половчее начать претворение нашего замысла в жизнь.
— И все равно как-то оно, — замялся Петр. — Все понимаю, да и не рискуем мы ничем, авось нам здесь не жить, но… А ты не подумал, что нам попросту не успеть довести это до конца?
— Подумал, — с готовностью кивнул Улан. — Но ведь тут, как мне кто-то говорил, главное начать, идею соответствующую подкинуть, огоньку поднести, а разгорится оно и без нашего участия.
— Ладно, — после недолгого колебании решительно махнул рукой Сангре. — Прокатимся, не жалко, — и он процитировал:
Умом Литву попробуйте понять,
Измерьте царственную стать,
Неси скорей, Улана-сан, ты свой аршин.
— Я это к тому, — пояснил он недоумевающе уставившегося на него другу, — что не просто пригляжусь к Гедимину. Я этого язычника под микроскоп засуну и каждый микроб в нем на ощупь проверю, на ощупь, — и он сурово погрозил пальцем.
— Само собой, — охотно согласился обрадовавшийся Улан…
…Время в Троках они провели чудесно. И хотя Сангре иногда втихомолку ворчал, а вечером, слезая со своей лошади, болезненно кривился, но и ему понравилась охота, организованная для них по повелению Гедимина. Наверное, есть нечто эдакое в каждой особи мужского пола, будоражащее кровь в погоне за диким зверем, не говоря о победоносном финале: кто кого, ты или… Да и противники были достойные: вначале кабаны, а затем неистовые дикие зубры, в сравнении с коими домашние, пускай и матерые быки, выглядели новорожденными телятами.
Петру уже не мешало незнание литовского языка — успел он его освоить. Не ахти, конечно, по минимуму, но вполне сносно, чтобы при случае изъясниться — дали себя знать занятия с Локисом и Вилкасом, но особенно ночи, проведенные с вайделоткой.
— Оказывается, наилучший способ обучения иностранным языкам — это постель, — констатировал Сангре. — Не иначе, все дело в положительных ассоциациях во время уроков. Они, знаешь ли, стимулируют. Как знать, если б у нас в академии немецкий преподавала такая же коза, а не старичок предпенсионного возраста, может, я сейчас и на дойчландском тарахтел лучше Штирлица.
Ну а под конец им оказали великую честь — допустили присутствовать на священном жертвоприношении Перкунасу, состоявшемся в самом главном капище Литвы, на Турьей горе близ луки, образуемой впадением Вильны в Неман, в так называемой долине Свинторога. Да и как не допустить, ежели состоялось оно в честь взятия Христмемеля, а кто главные виновники этого?
То-то и оно.
Огромные костры, разведенные вблизи гигантского деревянного изображения бога Перкунаса, величественная фигура жреца, взывающая к нему, и все остальное внушало невольное уважение к происходящему действу. Впрочем, исключительно со стороны Улана. Для Петра это театрализованное представление так и осталось «развлекаловкой».
— Гляди, гляди, — то и дело толкал он в бок друга, — как лихо он забульбенил когерентный посыл на квантовом уровне. Не-е, у мужика минимум третий дан по кинематике чёрной теквон-магии, поверь мне. В таких делах я влет секу. А вот с бубнами и барабанами сплоховали, маловато. Эх, им бы «Бони-М», совсем иной разгуляй бы получился. Пару раз «Бахама-мама» исполнить и все — религиозный экстаз населения обеспечен.
Правда, смотреть человеческие жертвоприношения он не смог — отвернулся в сторону и только временами страдальчески морщился, когда порывы ветра от огромного костра доносили сладковатый запах горящей человеческой плоти. Впрочем, Улан тоже не глядел туда, предпочитая устремлять взор повыше — на темное ночное небо.
Познакомились они и с семейством Гедимина, хотя и не со всем. Его жену Ольгу Всеволодовну они повидали всего однажды — женщине нездоровилось. К дочерям, выведенными ею к гостям, друзья особо не приглядывались, а из сыновей кунигаса в Троках находились всего трое — два самых младших: подросток Любарт и кроха Явнут, да один из старших, будущий победитель татар Ольгерд. Остальные же были отправлены отцом в различные уделы на практике постигать княжескую науку управления, включая и первенца Монтвида, находившегося в старой столице Керново, как бы замещая там своего отца.
Впрочем, Ольгерду тоже вскоре предстояло уехать в Витебск, но не для постижения княжеской науки, а для женитьбы на тамошней княжне Марии. Вообще-то он должен был укатить на следующий после приезда друзей день, однако дважды откладывал свой отъезд, принимая участие чуть ли не во всех беседах Гедимина с Петром и Уланом и пытливо буравя своих собеседников голубыми, похожими на отцовские глазами. Отличие в цвете зрачков было незначительным, но если вглядываться… Если у кунигаса они были серовато-голубыми, напоминая отблеск хорошо начищенного меча, когда в нем отражается небо, то у Ольгерда голубовато-серый цвет зрачков больше походил на булатный клинок. Словом, у отца — железо, у сына — сталь.
Он и Улана с Петром слушал иначе, чем Гедимин. Тот, к примеру, когда речь вновь зашла о хитроумном взятии Христмемеля, подкидывал и свои предложения, пускай и запоздалые: «А еще лучше, если б вы… Надо было… А вдобавок стоило…». Ольгерд же помалкивал, таил от всех свои идеи, но чувствовалось — их у него невпроворот, так и просятся на язык. Но удерживал их в себе сын кунигаса, не выпускал наружу. Наверное, потому ему столь сильно понравилась фраза, произнесенная Уланом: «Тогда лишь двое тайну соблюдают, когда один из них о ней не знает». Он долго смеялся, а затем попросил ее повторить, очевидно, чтоб крепче запомнить.
