Пока же зрел заговор против Павла. Император делался всё подозрительнее, перестал выезжать и бывал только в окружавшем замок саду. Прислуга исправно чистила снег на дорожках. Во время одной из прогулок император вдруг остановил лошадь и, обернувшись к сопровождавшему его обер-шталмейстеру Сергею Ильичу Муханову, произнес: «Мне показалось, что я задыхаюсь и у меня не хватает воздуха, чтобы дышать. Я чувствовал, что умираю… Разве они хотят задушить меня?»
Через четыре дня он был задушен в собственной спальне.
В подозреваемых у Павла были все, кроме организатора заговора графа Палена, который умело отвел от себя всяческие подозрения. На слова Павла о том, что «хотят повторить 1762 год»
, Пален отвечал, что прекрасно знает об этом и даже участвует в составленном заговоре — с тем лишь, чтобы выяснить планы заговорщиков и оградить императора от всякой опасности. Император был убежден его доводами и окончательно уверился, что во главе заговора стоят его старшие сыновья. Александр и в самом деле был посвящен в замыслы Палена, однако требовал, чтобы граф дал слово — отцу сохранят жизнь. Граф слово дал с легкостью: «…надо было успокоить щепетильность моего будущего государя»
.
Вечером 11 марта терзаемый предчувствиями Павел арестовал Константина и Александра — кто, как не они, могли желать его смерти? Генерал-прокурор Обольянинов привел великих князей к повторной присяге. Ничего не ведавший кавалергардский полковник Саблуков, в тот день дежурный по полку, отправился в Михайловский замок, чтобы сдать рапорт шефу полка Константину Павловичу.
«Я застал Константина в трех-четырех шагах от двери… он имел вид очень взволнованный, — вспоминает Саблуков. — Я тотчас отрапортовал ему о состоянии полка. Между тем пока я рапортовал, великий князь Александр вышел… прокрадываясь, как испуганный заяц… В эту минуту… вошел император propria persona
[13], в сапогах и шпорах, со шляпой в одной руке и тростью в другой и направился к нашей группе церемониальным шагом, словно на параде. Александр поспешно убежал в собственный апартамент; Константин стоял пораженный, с руками, бьющими по карманам, словно безоружный человек, очутившийся перед медведем. Я же, повернувшись по уставу на каблуках, отрапортовал императору о состоянии полка. Император сказал: “А, ты дежурный!” — очень учтиво кивнул мне головой, повернулся и пошел к двери… Когда он вышел, Александр немного открыл свою дверь и заглянул в комнату. Константин стоял неподвижно. Когда вторая дверь в ближайшей комнате громко стукнула, как будто ее с силой захлопнули, доказывая, что император действительно ушел, Александр, крадучись, снова подошел к нам.
Константин сказал: “Ну, братец, что скажете вы о моих? — указывая на меня. — Я говорил вам, что он не испугается!” Александр спросил: “Как? Вы не боитесь императора?” — “Нет, ваше высочество, чего же мне бояться? Я дежурный, да еще вне очередь; я исполняю мою обязанность и не боюсь никого, кроме великого князя, и то потому, что он мой прямой начальник, точно так же, как мои солдаты не боятся его высочества и боятся одного меня”. — “Так вы ничего не знаете?” — возразил Александр. “Ничего, ваше высочество, кроме того, что я дежурный вне очередь”. — “Я так приказал”, — сказал Константин. “К тому же, — сказал Александр, — мы оба под арестом”. Я засмеялся»
.
В этих сценах замечательна каждая подробность. Павел идет «церемониальным шагом», словно на параде, чтобы подчеркнуть официальность своих отношений с сыновьями — отныне все узы родства разорваны, перед ним только двое арестованных, двое подозреваемых подданных. Константина ужасает и поражает родительская немилость, руки бьются у него по карманам, как у безоружного. В этих бьющихся руках не только страх, но и чувство бессилия, сознание, что оправдаться невозможно. Он чувствует себя такой же жертвой, как и его загнанный отец. Посвященный в заговор Александр тоже трусит, но иначе, чем брат, — в отличие от Константина он понимает: на этот раз Павел близок к истине, как никогда. Саблуков догадывается о тучах, сгустившихся над царственной главой, но он ни во что не замешан и замешан быть не хочет. Поэтому полковник всячески пытается снять напряжение, разрядить обстановку, возможно, впрочем, и оттого, что недооценивает серьезность положения.
Константин советует Саблукову быть осторожнее и отправляет его домой. Но дома полковник проводит менее часа — императорский фельдъегерь снова приказывает ему явиться во дворец. Во дворце Павел говорит Саблукову, что его конногвардейцы — якобинцы, велит выслать полк из города и расквартировать по окрестным деревням. Караул Конного полка, дежуривший в тот вечер во дворце, отослан в казармы. Император уверен, что избавляется от изменившего ему полка и отсекает один из кровеносных сосудов заговора. В реальности же Конный полк, в отличие от семеновцев, заступавших в ночной караул, в заговоре не участвовал — Павел отсылал преданных ему людей.
Вернувшись в полк, Саблуков передает приказание императора: к четырем часам утра полк должен быть готов выступить из Петербурга. Дома полковник получает написанную поспешным почерком Константина записку:
«Собрать тотчас же полк верхом, как можно скорее, с полною амуницией, но без поклажи, и ждать моих приказаний. Константин Цесаревич». На словах цесаревич приказывает передать, что дворец окружен войсками и необходимо зарядить карабины и пистолеты боевыми патронами
. Его приказание противоречило повелению Павла — Константин велел полку быть в готовности без поклажи, и значит, полк мог вот-вот принять участие в событиях. Но каких? На чьей стороне предстояло ему сражаться? За кого был цесаревич — за отца или за заговорщиков?
Многие исследователи видели именно в этом приказании Константина свидетельство его явной причастности к заговору. В противном случае откуда он знал, что полк понадобится? Однако предположить это было совсем нетрудно — воздух в Михайловском замке был наэлектризован, и сам Константин, и Александр были арестованы, второй раз приведены к присяге, император вел себя еще более взвинченно, чем всегда, «дворец был окружен войсками» — мудрено было не догадаться, что катастрофа вот-вот разразится. И Константин дал распоряжение на случай, если заваруха начнется.
Он совершил и другой приуготовительный поступок — назначил Саблукова дежурить по полку вне очереди. Это было против существующих правил — полковник, эскадрон которого стоял в карауле (а эскадрон Саблукова был в тот день в карауле), дежурным по полку не назначался, просто потому что не мог одновременно присутствовать в казармах полка, как того требовали обязанности дежурного по полку, и проверять во дворце караулы. Тем не менее Константин отдал личное распоряжение о назначении Саблукова дежурным по полку — зачем? Чтобы отослать Саблукова в казармы, подальше от дворца и караулов? Не исключено. Но и это распоряжение могло обернуться не против, а за Павла. Цесаревич вполне мог назначить Саблукова дежурным по полку для того, чтобы полком в столь тревожный момент командовал человек честный, преданный и ему лично, и императору. Карабины и пистолеты пригодились бы для защиты власти отца.
По воспоминаниям участников событий, Пален убедил Александра не посвящать Константина в заговор под тем предлогом, что цесаревич может открыть тайну Павлу, то есть погубить Александра, занять его место и стать наследником. Понятно, что подобного утонченного коварства у Константина не было и в мыслях — в этом сценарии так и чувствуется паленский почерк, — но Александр к совету Палена прислушался и не сообщил брату ни о чем. Но и узнай Константин о готовящемся заговоре, скорее всего он ни за что не решился бы открыться отцу. Признание предполагает доверительность в отношениях, а доверия между отцом и сыном давно не существовало, бездна, разделяющая их, день ото дня лишь углублялась, как и страх цесаревича перед императором. Явись Константин перед Павлом, расскажи ему о грядущем перевороте — какова была бы реакция императора, известного своей непредсказуемостью? Не погубил бы этим признанием Константин не только Александра, но и себя? Нет, цесаревич слишком боялся. Очевидно, что и Пален прекрасно это понимал и, говоря Александру одно, опасался совсем другого: Константин вряд ли пошел бы к отцу, но он мог попытаться отговорить от участия в заговоре старшего брата — а это в замыслы генерал-губернатора отнюдь не входило.
