Мы были поражены, как громом. В слезах, в рыданиях от сей ужасной неожиданной вести мы молчали! Наконец государь, видя, какое глубокое, терзающее впечатление слова его произвели, сжалился над нами и с ангельскою, ему одному свойственною ласкою начал нас успокаивать и утешать, начав с того, что минута сему ужасному для нас перевороту еще не настала и не так скоро настанет, что может быть лет десять еще до оной, но что мы должны заблаговременно только привыкать к сей будущности неизбежной»
.
Сколько неясностей и недомолвок! Достаточное ли основание бездетность для отказа царствовать? Ничуть. И что значит — Александр отречется от престола, едва «почувствует время»? Когда наступит это время, когда он его почувствует? Не позавидуешь великому князю, первая его реакция — неподдельные страх и ужас — легко объяснима. Он ощутил себя вдруг под подозрением, начал заверять Александра, что и в мыслях ничего подобного не держал, что не чувствует в себе ни духа, ни сил на такое великое служение — и в ответ услыхал новые утешения и ободрения.
Александр ссылался на мнение Константина, питающего «природное отвращение» к русскому трону. Через два года после этого разговора, летом 1821 года, великий князь Михаил Павлович, посетив любимого старшего брата в Варшаве, услышал уже от самого Константина «великую тайну» его души: цесаревич признался Михаилу, что «дал себе святой обет отказаться навсегда и невозвратимо» от наследственных прав. «Я, во-первых, слишком чту, уважаю и люблю государя, чтоб вообразить себя иначе как с прискорбием и даже ужасом на том престоле, который прежде был занят им, и во-вторых, я женат на женщине, которая не принадлежит ни к какому владетельному дому, и, что еще более, на польке. Следственно, нация не может иметь ко мне необходимой доверенности и отношения наши всегда останутся двусмысленными. Итак, я твердо положил себе уступить престол брату Николаю, и ничто не поколеблет этой зрело обдуманной решимости»
. Объяснения не менее странные, чем аргументы Александра. Сложи мы их все вместе на одну из двух чаш — бездетность, морганатический брак с иноземкой, нежелание занять престол, который прежде занимал Александр, наконец, «природное отвращение» Константина к «царскому месту» — весы даже не поколеблются, не дрогнут. Перевесить святой обязанности цесаревича — вступить в права наследства по праву рождения — ни один из этих доводов не в силах!
Константин думал иначе, он уже совершил неслыханный для члена императорской фамилии поступок — развелся с законной женой (вольности Петра в этой области были к тому времени давно забыты, к тому же и статус Петра был иным). Предстоял следующий шаг — отказ от престола. В январе 1822 года Константин, находясь в Петербурге, подтвердил свою готовность еще раз — в присутствии Марии Федоровны и Александра. «Сегодня вечером всё устроилось, — рассказывал цесаревич в тот же день Михаилу Павловичу. — Я окончательно подтвердил государю и матушке мои намерения и неизменную решимость. Они поняли и оценили мой образ мыслей. Государь обещал составить обо всем особый акт и положить его к прочим, хранящимся на престоле в Московском Успенском соборе; но акт этот будет содержим в глубокой тайне и огласится только тогда, когда настанет для того нужная пора»
.
14 (26) января 1822 года Константин обратился к государю со знаменитым письмом. «Не чувствуя в себе ни тех дарований, ни тех сил, ни того духа, чтоб быть, когда бы то ни было, возведену на то достоинство, к которому по рождению моему могу иметь право, — писал Константин, — осмеливаюсь просить Вашего Императорского Величества передать сие право тому, кому оно принадлежит после меня, и тем самым утвердить навсегда непоколебимое положение нашего государства. Сим могу я прибавить еще новый залог и новую силу тому обязательству, которое дал я непринужденно и торжественно, при случае развода моего с первой моей женой»
. Вот оно, прямое указание на обязательство, которое дал Константин Павлович при разводе с Анной Федоровной, дал в обмен на свободу.
Всё было решено, обо всём договорено. Осталось заверить устные договоренности документально. Но государь медлил. И ответил спустя только две недели. «Умея всегда ценить возвышенные чувства вашей доброй души, сие письмо меня не удивило. Оно дало мне новое доказательство искренней любви вашей к государству и попечения о непоколебимом спокойствии оного. По вашему желанию предъявил я письмо сие любезнейшей родительнице нашей. Она его читала с тем же, как и я, чувством признательности к почтенным побуждениям, вас руководствовавшим. Нам обоим остается, уважив причины, вами изъясненные, дать полную свободу вам следовать непоколебимому решению вашему, прося всемогущего Бога, дабы он благословил последствия столь чистейших намерений»
.
Чудеса русской дипломатии — ни одного слова по делу, ни единого упоминания о том, кто именно взойдет на престол после Александра, когда будут написаны акты и кто их подпишет. И необходимые документы, которые узаконили бы отречение Константина, так и не были составлены! Прошел еще год, перевалил за середину второй, когда наконец по поручению императора будущий митрополит, а тогда еще архиепископ Филарет (Дроздов), в августе 1823 года составил необходимый документ. Это был манифест, в котором государь подтверждал добровольное отречение от престола великого князя Константина и объявлял своим наследником Николая Павловича. Манифест после небольшой доработки был набело переписан, затем положен в конверт, запечатан и в строжайшей тайне помещен Филаретом в ковчег, хранившийся в алтаре Успенского собора. Манифест был подписан императором Александром и датирован 16 (28) августа 1823 года. Копии документа отправили в Государственный совет, Синод и Сенат, но поскольку конверты были запечатаны, содержимое их оставалось никому не известно. Надпись, сделанная рукой государя на конвертах, тоже мало что поясняла: «Хранить в Государственном совете до моего востребования, а в случае моей кончины раскрыть, прежде всякого другого действия, в чрезвычайном собрании».
Очевидно, что, оставаясь неоглашенным, манифест не имел законной силы — на это указал государю посвященный в дело князь Александр Николаевич Голицын. Но с поразительным упорством Александр желал тайны. Кроме Голицына в нее были посвящены только Аракчеев и архиепископ Филарет. Главные действующие лица — Николай Павлович и Константин Павлович о манифесте ничего доподлинно не знали! Это кажется невероятным
. Однако когда в Варшаву пришла весть о смерти государя и Константин принялся за официальные письма Марии Федоровне и Николаю, он ни словом не обмолвился в них о лежащем в Успенском соборе манифесте. Как и в письмах князю Волконскому и Дибичу, которым он тоже написал в тот день.
Всем своим адресатам цесаревич послал только копию того самого необыкновенно любезного и невнятного «рескрипта» Александра от 2 февраля 1822 года, в котором Константин Павлович и видел «высочайшее соизволение» на его отречение от престола. Куда как естественнее было присовокупить упоминание о государевом манифесте, меняющем порядок престолонаследия, документе определяющем в данной ситуации — Константин молчит, не оттого ли что или ничего о нем не ведает, или ни в чем не уверен?
Загадочное поведение Александра, туман, которым он окружил вопрос о престолонаследии, имеют свои объяснения, сформулированные историками позднейшего времени
. Невнятность ситуации удерживала обоих младших братьев государя на почтительном расстоянии от престола, так что ни один из них не мог питать сколько-нибудь определенных надежд на корону. Константин был уверен, что наследник Александра — Николай. Николай не исключал, что наследник — Константин. В итоге наследником не был никто.
