На собрании, состоявшемся 9 (21) ноября на квартире у Иоахима Лелевеля, того самого бывшего профессора истории Виленского университета, одного из лидеров польских патриотов, мятежники назначили крайний срок революции — 17 (29) ноября 1830 года. Воздух дрожал от всеобщего напряжения и предчувствия необычайных событий — на зданиях расклеивали прокламации, всё чаще на улицах звучали революционные песни, в кабаках польские солдаты и офицеры задирали русских, навязывая им ссоры и драки. Во всем Царстве Польском, кажется, только цесаревич сохранял беспечность. Временами он всё же проверял ночью городские караулы, устраивал в русских частях учебные тревоги, переезжал ночевать из Бельведерского в Брюлевский дворец, в Лазенки, иногда и в казармы русских войск
, но, похоже, и сам до конца не верил в необходимость всей этой суеты.
Константина не убедило даже покушение на него самого, по счастью, сорвавшееся. Покушение было назначено на 18 (30) октября. Заговорщики предполагали собраться на Саксонской площади, напасть на цесаревича и русских генералов во время развода, всех их уничтожить, после чего провозгласить независимость Польши, отправиться в русские казармы и быстренько подавить сопротивление — чем и довершить этот изящный и легкий переворот. Но в тот самый день, на который было назначено убийство, Константин не явился на развод. Был ли он предупрежден? Кажется, нет.
Заговор почти сразу был раскрыт, но ничему Константина не научил — возможно, он и его принял за происки недоброжелателей. Слишком много цесаревич слышал за свою пятидесятилетнюю жизнь нелепых слухов и о себе, и об отце, и о матери-императрице и царственных братьях и уже устал прислушиваться к этому постоянному гулу, устал различать в воспаленном бреду толпы голос жизненной правды. Он по-прежнему разъезжал по городу в легкой бричке без охраны, рвал анонимные письма, предупреждавшие его о близкой опасности, не усиливал караул даже в Бельведерском дворце, который охраняли два-три инвалида с тесаками в качестве главного оружия, — словом, являл любимому народу вполне младенческое доверие, которое, однако, давно никого не трогало.
Тайная полиция выяснила точную дату восстания и сообщила ее цесаревичу: восстание было назначено на 16 (28) ноября. На этот раз Константин Павлович полиции всё же поверил, и в ночь на 16 ноября все польские караулы были заменены русскими. Заговорщики благоразумно отложили восстание, решив выждать хотя бы сутки. Ни дня больше им ждать не пришлось — увидев, что мятежа не случилось, Константин только посмеялся над общими страхами, и на следующее же утро после предполагаемого восстания в караулах снова стояли поляки. Правда, ночью по городу ходили также и русские караулы, но что могли бы они сделать с разбушевавшейся чернью? В случае тревоги русским войскам было приказано собраться у Бельведерского дворца. Этими мерами безопасности Константин и ограничился. Напрашивается вопрос: неужели наш герой был таким уж неисправимым идиотом? Как иначе объяснить его поразительную беспечность? Дальнейшие события и отношение к ним цесаревича совершенно разъясняют это.
РЕВОЛЮЦИЯ
Из воспоминаний
«Стали подавать чай; не успели генералы сыграть второй ровер, как вошел человек и вызвал отца моего в переднюю. Здесь нашел он посланного от моей матери, крепостного нашего человека Алексея. Бледный, дрожа от страха и весь запыхавшись, проговорил Алексей: “Анна Федоровна приказала вас просить скорей домой, в Варшаве лево… руция!!” …Всё пришло в страшное замешательство: стол, карты были брошены, гости стали расходиться — иные подбегали к окнам, желая что-нибудь разглядеть, но на дворе было темно. Дамы подняли визг, громче всех слышались возгласы хозяйки: “Ахти, батюшки! Да я ни за что не останусь здесь — нас тут первыми убьют “. Все столпились в передней и разбирали свои вещи; все суетились»
.
На последнем, предшествующем восстанию совещании заговорщики, среди которых были Иоахим Лелевель, Петр Высоцкий, Петр Урбанский, Иосиф Заливский и Людвиг Набеляк, постановили, что революцию следует начать с убийства Константина. Часть польских войск симпатизировала великому князю и могла встать на его защиту — это нарушило бы единство в рядах восставших и ослабило силы революции. А потому поражать гидру решено было с головы. Не в меру щепетильный Высоцкий настоял на том, чтобы убивали цесаревича не военные («солдату не подобает наложить руку на своего начальника»), а группа гражданских лиц — студенты во главе с Набеляком.
Убийство цесаревича, захват арсенала и раздача оружия народу, затем разоружение русских войск, которых в Варшаве стояло около семи тысяч, — так выглядел общий план восстания. Начало мятежа наметили на шесть часов вечера 17 (29) ноября. Сигналом к восстанию должен был послужить поджог пивоварни в Сольце, южном предместье Варшавы. После этого в противоположной части города поджигались два старых деревянных дома на улице Новолипье. Как только в сумерках вспыхивало зарево двух, пылающих с разных сторон пожаров, Набеляк и студенты, заранее собравшиеся в Лазенках, направлялись в Бельведер, чтобы умертвить великого князя. В то же самое время подхорунжие под предводительством Высоцкого шли в русские казармы, дабы обезоружить русских. К участию в восстании предполагалось привлечь не только польское войско, но и гражданское население, собственно, весь город. План был неплохо продуман и очень прост.
Однако старая гнилая пивоварня, поджог которой должен был сигнализировать о начале восстания, долго не разгоралась. К тому же два подпоручика, которым поручили поджог, отчего-то начали свою работу раньше условленного срока. Огонь вспыхнул не в шесть, а в полшестого — когда его никто еще не ждал. Едва пламя появилось, немедленно забили пожарную тревогу и пивоварню погасили. Пожар не продлился и получаса, и его мало кто заметил. В итоге второй поджог не состоялся вовсе — дома в Новолипье остались нетронутыми.
Встревоженные ранним сигналом участники покушения бросились в Лазенки, но не все — и собрались далеко не в полном составе. В растерянности Набеляк отправился в школу подхорунжих, казармы которой располагались рядом с Лазейками, — там стояла тишина, даже Петр Высоцкий еще не вернулся из города. Среди заговорщиков воцарилась нерешительность. Восстание, точно пивоварня в Сольце, могло погаснуть, так и не разгоревшись. Идти в Бельведер, не заручившись поддержкой военных, было бы чистым безумием, и Набеляк отправился в школу подхорунжих во второй раз. Тут он встретил наконец Петра Высоцкого, возвращавшегося в казармы. Всё сейчас же оживилось и пошло по намеченному плану — Высоцкий отправился со своим отрядом в русские казармы, Набеляк со своим — в Бельведер. 18 студентов разделились на две группы: первая должна была напасть на Бельведер с фасада, вторая охраняла тылы на случай, «если птичка вылетела бы в сад»
. Чем ближе был Бельведер, тем решительнее делались студенты. «Смерть тирану!» — бормотали они сквозь зубы, подбадривая друг друга.
Тиран тем временем, как и всегда в этот час, мирно спал сладким послеобеденным сном, улегшись по-походному — у себя в кабинете. В Бельведере стояла мертвая тишина, ничто не смело шелохнуться и потревожить блаженный сон его высочества… Заговорщики ворвались во дворец, разбили стекла в сенях, люстру в лакейской и ринулись вверх по лестнице, к кабинету великого князя. Их вел Валентин Витковский, прежде служивший во дворце камердинером и хорошо знавший расположение комнат. Они слышали выстрелы, раздававшиеся с улицы, — это отряд подхорунжих во главе с Высоцким напал на уланские казармы, напал и получил отпор, но заговорщики этого не знали, и далекая пальба придала им сил.
