– Жрите, гости дорогие, – сделала она гостеприимный жест, указывая на стол, где дымился румяный пирог.
– С чем? – потёр руки Сом, усаживаясь за стол.
– С сёмгой и рисом.
– А йад?! – спросил Вася.
– Я туда плюнула, – пояснила Мария.
– Врёт! – вмешался в разговор Прохор. – У тёти Маши слюны нет.
– Проша! Живой?! – всплеснула руками Мария, только сейчас заметив мальчишку. – А я тут думаю, на сколько кусков пирог резать?
– А вы его не режьте, тёть Маш, я целиком сожру.
Все дружно захохотали, а Ирма Андреевна распорядилась:
– Ребёнку молока, супа горячего и куриную грудку! – Она беспрестанно щупала Прохора, оглаживала и целовала в макушку. – Тебя кормили, сынок? Поили?
– И клизмы ставили, и сказки на ночь рассказывали, – хмыкнул ребёнок, залезая на стул. – Мам, ну что ты как дурочка? Раз я живой до сих пор, конечно, меня кормили и поили. Другое дело – чем. Говном всяким.
– Прохор! – выпучила глаза Ирма Андреевна. – Как ты разговариваешь?
– Как все нормальные люди, мама.
Ирма подавилась куском пирога и так закашлялась, что из глаз у неё брызнули слёзы.
– Я его этому не учил, – поспешил оправдаться я, но Громова замахала руками, давая понять, что не подозревает меня в знании слова «говно».
Мария поставила перед Прохором тарелку с супом и цыплёнка с овощами. Прохор накинулся на еду, поочерёдно хлебая суп, хватая руками овощи и кусая пирог. Он так и сидел – в одних трусах, тощий, с грязными руками и чумазым лицом. Никто не подумал его умыть и одеть. Я вспомнил, каким увидел его впервые и громко заржал.
Все уплетали пирог, а я ржал, не в силах остановиться. Наверное, это была истерика, и Мария, поняв это, треснула меня по голове поварёшкой. Элка молча пожала Марии руку, а я подумал, что жить вместе с Бедой – преждевременное решение.
– Сюсечка, – со слезами на глазах погладила Ирма по голове Прохора. – Мусюсюсечка… Маленький мой, милый, родной….
– Мамуль, я понимаю, что у тебя стресс, но если ты ещё раз назовёшь меня мусюсюсечкой…
– То что? – умильно пропела Ирма Андреевна. – Что, мой родной?
– Я сяду в поезд и уеду в дальние страны.
– Глеб Сергеевич, скажите ему! – подскочила Ирма.
– Цыц, – приказал я Прохору.
– Вот поймают тебя злые туристы и на органы разберут, – погрозила пальцем Мария.
– Я туристов сам на органы разберу, – буркнул Прохор с набитым ртом. – Тушёнку из органов сделаю и на рынке продам.
– Глеб Сергеевич, скажите ему… – простонала Ирма.
– Прохор! – заорал я.
– Что?
– Цыц!
– Это вы мамке «цыц» скажите, заколебала она меня!
– Глеб Сергеевич! – взвизгнула Ирма. – Скажите ему!
– Как ты с матерью разговариваешь?! – вскочил я.
– Как вы меня учили, так и разговариваю.
– Я тебя этому не учил, – опешил я.
– А кто говорил, что взрослые – те же дети, только гораздо дурнее? Да если б не я, мамка без своих драгоценностей бы осталась! Я цацки у Линды с….дил и в «Волге» под сиденье спрятал.
– Что ты сделал? – шёпотом переспросила Ирма.
– С….дил.
Ирма молча протянула мне руку. Я понял её с полувзгляда, вытащил из штанов ремень и вложил его в дрожащую от гнева ладонь.
– С….дил, с….дил! – заорал Прохор, бросившись наутёк. – А чего, какая-то тупая мочалка будет наши брюлики на себе таскать?!
– Стой! – бросилась за ним Ирма. – Стой, мерзавец! Ну, Глеб Сергеич… Ну, Макаренко, блин…
Топот ног затих в недрах дома.
– М-мда, – протянула Беда. – Боюсь, Глеб Сергеевич, зарплаты тебе не видать.
– А что, по-моему, нормальная семейная обстановка, – сказал Арно, уплетая кусок пирога.
– Хороший пацан, – одобрил Сазон. – Зря вы не дали мне ему пистолет подарить.
– А ты его мне подари! – встрепенулась Мария. – У меня работа опасная!
– Держи! – дед вложил ей в руку «Макаров». – Знаешь, как пользоваться?
– Разберусь, – Мария сунула пистолет в карман фартука и куда-то умчалась.
За окном занимался рассвет. Я встал и поплёлся в свой домик, загадав, что если Элка окликнет меня, я наплюю на свою гордость и вернусь вместе с ней в Сибирск.
Но она не окликнула…
Она меня не окликнула, и я понятия не имел, как жить дальше.
Утром я проснулся в своей кровати, и всё было бы ничего, но рядом со мной храпел Сом. Подоткнув под пухлую щёку кулак, он вздрагивал и пускал пузыри.
– Эй! – потряс я его за плечо. – Ты что тут делаешь?
– Сплю, – не открывая глаз, пробормотал Аркадий. – Как цуцик.
– Почему со мной? – возмутился я.
– Не знаю. Вчера, когда ты ушёл, мы пили, потом закусывали, потом опять пили, опять закусывали…. Ваське нужна была мощная анестезия.
– Ясно. – Я поднялся. – А где Беда?
– Не зна-а-аю, – простонал Сом. – Где-то была, чем-то шуршала…
– Надеюсь, не Васей? А то придётся ему второе ухо подрихтовать.
– О-ой! У тебя рассол есть?
– Ты знаешь, забыл я как-то огурчики осенью засолить. Зато у меня есть боксёрские перчатки! Хочешь, реанимирую тебя одним ударом по печени? – Я сорвал с Сома тонкую простыню и обнаружил, что он спит в одних трусах, но в носках и ботинках.
– Не трогай мою печень, у неё и так перегрузки… – Сом с трудом поднялся и, не открывая глаз, поплёлся в душ. – Гадость ты, Бизя, гадость, – бормотал он на ходу, – огурцы не солишь, боксом злоупотребляешь, Элку даже к мёртвым мухам ревнуешь…
Я спустился вниз.
На кухне Элка варила кофе, колдуя над закипавшей туркой. Беда светилась свежестью и румянцем, словно не было бессонной ночи и безумно тяжёлого дня. Я подошёл сзади и принюхался, пытаясь уловить запах ночных возлияний, но уловил только лёгкий аромат цитруса, кофе и сигарет.
Хмыкнув, я сел за стол.
– Почему ты не спрашиваешь, где я спала? – не оборачиваясь, спросила Элка.
– Ты свободная женщина, спи, где хочешь.
– Ура, – уныло воскликнула Беда. – Я свободная женщина!
– Тебя это не радует?
– В данных обстоятельствах – нет.
– И какие это обстоятельства?
– Я беременна, Бизя.
– Что? – не понял я.
– Я беременна. Это случается, когда занимаешься сексом в машине под проливным дождём.
