— Не знаю, — ответил Дронго. — Но постараюсь вернуться
пораньше. Как вас зовут?
— Алла Николаевна. — Она вновь приветливо улыбнулась.
По холлу первого этажа нетерпеливо ходил Костя Федяков. Он
был в нарядном светлом костюме. Увидев Дронго, он с улыбкой шагнул навстречу.
— Я думал, что ты уже ушел, — признался Костя. — Обиделся и
не стал меня ждать.
— Меня трудно обидеть, тем более всего лишь не соглашаясь со
мной, — отозвался Дронго. — С одной стороны, я полагаю, что у каждого человека
есть право на ошибку. А с другой, не считаю возможным обижаться по любому
поводу, особенно когда со мной говорят достаточно искренне.
Они вышли и сели в автомобиль Федякова.
— Только учти, — напомнил Дронго, — у нас мало времени.
Только три часа.
— Как это три часа? — не понял Костя. — Мы же договорились,
что поедем ко мне. Жена приготовила такой ужин! Может, мы просидим до утра,
чего заранее загадывать.
— Я должен вернуться в отель, — терпеливо объяснил Дронго, —
у меня важная встреча.
Он не стал напоминать Косте, что вечером должен был приехать
Эдгар Вейдеманис. На всякий случай Дронго не сообщал никому что Вейдеманис
приезжает поездом, а не прилетает самолетом. На поезде, где багаж не
досматривают, у Эдгара была возможность привезти оружие, которое могло
пригодиться в сложной ситуации. Разрешение на оружие у обоих экспертов имелось,
они могли не опасаться возможных проверок.
Федяков повел машину в сторону набережной, вдоль которой
стояли новые дома.
— Разве ты живешь в той стороне? — спросил Дронго.
— Нет, конечно. — Костя улыбнулся. — У меня собственный
двухэтажный дом, купил в девяносто шестом. Тогда у меня дела шли неплохо,
издавалось много книг. В девяносто седьмом вообще был пик продаж. Я все время
думаю, как удачно успел купить дом. Потом был дефолт, в девяностом восьмом году
у нас тут столько людей обанкротилось! Нет, лучше об этом не вспоминать. А путь
я выбрал не случайно — полюбуешься нашим Тихим Доном.
Дронго молча смотрел в окно. Неожиданно он попросил
остановиться.
— Что случилось? — не понял Федяков.
— Подожди, — попросил Дронго. Он вышел из салона автомобиля
и направился к цветочному магазину, откуда вернулся с роскошным букетом,
который бережно положил на заднее сиденье, — Это для твоей жены, — пояснил он.
— Спасибо, — смущенно буркнул Костя и резко взял с места.
— Я помню вашу улицу Энгельса, — сказал Дронго, — площадь у
Дома Советов и, конечно, проспект Ленина. Сейчас, наверное, уже некоторые
названия поменялись. Интересно, что во всех крупных городах Советского Союза,
да и в маленьких тоже, были Советские улицы, проспекты Ленина и улицы Энгельса.
А потом мы разодрали свою страну на куски, а заодно переименовали некоторые
города и улицы, решив, что это сделает нас счастливыми. Как глупо…
— В первое время и нам было непривычно, — признался Костя, —
мы ведь вдруг оказались на границе. Макеевка или Горловка уже в другой стране.
Нужно пас — порта показывать, границу проходить. А у нас у всех там родные и
близкие. Потом привыкли. Сейчас некоторые даже пользуются: везут туда дефицит,
а оттуда дешевые товары. Бизнес наладили. В общем, устроились с учетом новых
обстоятельств. Знаешь, как наши книги продавались? Если хорошие были, то они и
на Украине шли, как в России.
— Значит, ты тоже устроился? — насмешливо спросил Дронго.
— А ты не улыбайся. Жить-то нужно было. Разве я думал, что
издателем стану? Я ведь театральный режиссер по профессии. Жизнь заставила
издательство открыть. Так и мои товарищи. Среди них и врач есть. Он, правда,
подзаработал немного в туристическом бизнесе, а потом не выдержал, в медицину
вернулся. У него просто другого выхода не было. Ты ведь то же не от хорошей
жизни частным детективом заделался. Раньше был известным человеком, в ООН
работал, с Интерполом сотрудничал. А сейчас мотаешься по нашим весям, чтобы
какого-то полоумного убийцу защитить. И зачем тебе это нужно?
— Ты опять за свое? — покачал головой Дронго.
— Ладно, больше не буду. Но ты мне скажи, тебе самому не
обидно? Кем ты был и кем ты сейчас стал.
— Не знаю, — ответил Дронго, — я ушел из экспертов еще до того,
как распался
Союз. В последние годы было слишком много лжи и
предательства. Мне еще повезло, я сумел достойно уйти. А сколько людей
пострадало, у скольких поломали жизнь. Больше всего повезло в бывшем СССР
разведчикам. У них в Первое Главное Управление пришел Примаков и просто спас
это ведомство от разгрома. Ему памятник при жизни нужно поставить за такую
работу. А потом и того больше — в девяносто восьмом возглавил правительство и
всю страну спас. В Аргентине, когда их валюта обвалилась, четырех президентов
сменили, по всей стране были грабежи и мародерства. А в России тогда в четыре
раза рубль ссохся — и ничего, выжили. И как же Евгения Максимовича
отблагодарили? Отправили в отставку и устроили на него массированную атаку.
Дронго помолчал. Константин уважительно ждал продолжения его
монолога.
— У меня тогда много чего накопилось. Погибла женщина,
которая мне нравилась. Застрелилась другая. В общем все было наперекосяк. И
никто не знал, чем кончатся эти идиотские эксперименты Горбачева — Шеварднадзе.
Два никчемных политика «сдавали» собственную страну, и я как госчиновник вроде
бы в этом должен был соучаствовать, молчаливо наблюдая за ее агонией. Они тогда
предали всех и все, что могли. Вот я и решил уйти. А потом жизнь моя как бы
разделилась. Теперь я живу немного в Баку, немного в Москве и немного в одной
европейской стране.
Дронго не стал называть Италию. Это было его слишком личное
дело, чтобы говорить об этом Федякову. Да и вообще он никогда и никому не
рассказывал, куда и зачем уезжает.
— Что касается моего приезда сюда, — продолжал Дронго, — то
скажу тебе честно: я приехал сюда не потому, что меня наняли. У этого
несчастного, подозреваемого в убийстве, нет денег даже для того, чтобы
содержать самого себя. Жена и сын Нагиева в Киеве, а ко мне приезжала его сестра.
Я ее выслушал и подумал: как могло получиться, что молодой человек, подававший
большие надежды, вдруг оказался таким страшным убийцей? Ты вот можешь мне это
объяснить?
— Мне чихать на его надежды! — в сердцах выговорил Костя. —
Если он убийца, то я не хочу вникать в душевные переживания этого сукина сына.
Он должен ответить за свое преступление. Вот и все мое отношение к нему. А на
остальное мне плевать.
— Какой ты у нас, оказывается, апатичный, — нахмурился
Дронго. — Значит, тебе на все наплевать?
— Нет, не на все. Но когда ребенка убивают, мне плевать на
душевные потрясения убийцы, даже если он был круглым отличником, как ты сообщил
мне сегодня утром. Мне нужно, чтобы его посадили на всю жизнь. И чтобы он сдох
в тюрьме. Вот какое у меня к нему отношение. И это не апатия, а антипатия. В
отличие от твоей симпатии. Извини, но я привык говорить правду. Или ты думаешь,
что, если он лезгин и мусульманин, я должен к нему по-другому относиться? Вот я
два раза был в Штатах, видел, как там белые американцы посадили себе на голову
негров. Что из этого хорошего получилось? Уже даже Буш издал указ, что все
привилегии негров нужно отменять. Нельзя оставлять глупых чернокожих в
институте только на том основании, что они негры, и не принимать талантливых
белых ребят, только потому, что у них цвет кожи как у бывших рабовладельцев.
Нельзя! И в нашей стране тоже слишком долго цацкались со всеми этими черными,
мусульманами, азиатами. Дружба народов, видите ли. Все это херня, Дронго. Вот
ты мой друг, и это я понимаю. Есть у меня друг грузин — Шалва Зедгенидзе,
которого я очень люблю и уважаю. Но твоих соплеменников, заполонивших наши
базары, я любить не обязан. Они, кстати, меня тоже не особенно любят. Все
правильно. Своя рубашка ближе к телу. Ты не согласен? — Костя обернулся к
Дронго.
