— Вы что такое говорите?! — возмущенно воскликнул Андрей
Андреевич, когда за ними закрылась дверь. — Это в нашем — то городе хотят
убивать кавказцев?! Вы знаете, какой Ростов интернациональный город!
— Знаю, — кивнул Дронго. — Я знаю, каким был ваш город и
какой была наша страна еще десять-пятнадцать лет назад. Но времена изменились.
И сегодня очень многие считают, что убийцу нужно линчевать, а не судить. Разве
я не прав?
Голиков только пожал плечами. Он указал Дронго на
единственный покосившийся стул возле кровати, но тот покачал головой.
— Вы старше, — сказал он, — садитесь на стул, а я размещусь
на второй кровати. — И сел на матрас, стараясь не думать о его «боевом»
прошлом. Голиков подвинул стул поближе к койке Нагиева.
— Здравствуйте, Омар, — сказал он нарочито бодрым голосом. —
Ну как дела? Врачи говорят, вы идете на поправку. — Лежавший на кровати даже не
шелохнулся. Он по-прежнему смотрел в потолок. — В понедельник возобновится
судебное заседание… — Голиков продолжал еще что-то говорить, но заключенный его
явно не слушал. Казалось, он не слышит его вообще. Адвокат беспомощно оглянулся
на Дронго. Тот сидел молча, пока не вмешиваясь в безуспешные попытки Голикова
разговорить заключенного. — У вас есть какие-нибудь просьбы… пожелания? —
спросил адвокат.
— Нет, — наконец разжал губы Нагиев.
Голиков вновь оглянулся на Дронго. Тот поднялся и подошел к
заключенному.
— Послушайте, Омар, — начал Дронго, наклоняясь поближе к
лицу Нагиева, — меня прислала ваша сестра. Фатима просила меня навестить тебя.
Лицо заключенного дрогнуло, он чуть повернул голову и
посмотрел на Дронго. Глаза его обрели некий смысл.
— Кто вы такой?
— Я помощник адвоката, — пояснил Дронго, бросив взгляд на
неплотно закрытую дверь: прапорщик и санитар наверняка слышали весь разговор. —
Я действую по просьбе Магомедовых.
— Как они? — задал еще один вопрос Нагиев.
— Беспокоятся за вас, — ответил Дронго. — Очень переживают.
Омар отвел от него глаза и снова уперся взглядом в потолок.
Дронго понял, что допустил ошибку.
— Они верят, что вы невиновны, — быстро сказал он.
— Напрасно, — возразил Нагиев, не глядя на него. — Я
виноват. Это я убил всех троих.
Адвокат посмотрел на дверь, затем на Дронго и покачал
головой.
— Он все время твердит одно и то же.
— Откуда у вас оружие? — спросил Дронго. — Это был ваш
пистолет? Вы меня слышите?
— Да, — наконец вымолвил Нагиев, не поворачивая головы.
— Откуда он у вас?
— Не помню.
— Вам его кто-то дал? Кто именно?
— Не помню.
— И вы стреляли из него?
— Да. — Он отзывался на любой вопрос словно заранее
заготовленными, заученными ответами.
Дронго переглянулся с Голиковым. Тот понимающе покивал
головой: да, мол, из такого «собеседника» ничего не выжмешь. Но Дронго не хотел
признавать себя побежденным.
— Что вы сделали с пистолетом?
— Выбросил.
— Куда?
— Не помню.
Трудно помочь человеку, если он сам не хочет себе помочь. Но
Дронго не сдавался:
— Это вы забрали деньги? — Да.
— Куда вы их дели?
У Омара во второй раз дернулось лицо. Он посмотрел на Дронго,
и тот невольно вздрогнул: в глазах этого лежавшего на тюремной больничной койке
человека было столько боли! Нагиев тут же отвел глаза и снова уставился в
потолок.
— Не помню. — Очередной заученный ответ слишком быстрый,
чтобы слова оказались правдой. «Помнит», — уверенно подумал Дронго.
— Вы будто не понимаете, что вам грозит, — продолжал
настаивать он, еще ниже наклоняясь к заключенному. — Вас обвиняют в тройном
убийстве и краже крупной суммы из квартиры убитых. Неужели вы ничего не хотите
сказать в свое оправдание?
— Ничего.
— Если суд признает вас убийцей, вам дадут пожизненное
заключение. — Не успокаивался Дронго. — Всю оставшуюся жизнь вы проведете в
тюремной камере и больше никогда не увидите своих близких и родных. Никогда не
увидите своего сына Руслана.
Он заметил, что при упоминании сына лицо Нагиева дернулось в
третий раз и глаза наполнились влагой. Внезапно заключенный выхватил из-под
головы подушку и, закрыв ею лицо, громко, навзрыд заплакал.
— Это я, — стонал он сквозь подушку, — это я всех убил.
Оставьте меня!
Голиков попытался убрать подушку, но заключенный прижимал ее
к лицу с такой силой, словно хотел задушить себя. Прапорщик открыл дверь и,
услышав глухие стоны, закричал куда-то в сторону коридора.
— Врача! Срочно врача.
В палату вбежала женщина лет тридцати пяти в белом халате.
Светлые волосы, курносый нос, широкое, полное лицо.
— Что вы его мучаете? — гневно закричала она. — Мало того
что ему голову разбили, так вы его еще мучаете. Ему нельзя волноваться, у него
сотрясение было…
— Это его адвокаты, — сказал вошедший в палату прапорщик.
— Тем более нечего мучить! — У женщины был характерный
южнороссийский говорок. — Уходите отсюда.
Она достала ампулу и шприц. Дронго автоматически отметил,
что тут не используют одноразовых шприцов. Видно, из экономии.
— Успокойся, милый, успокойся, бедолага ты мой несчастный. —
Врач профессионально быстро набрала в шприц жидкость из ампулы и кивнула
санитару, вошедшему следом за ней, чтобы подошел поближе.
Голиков слегка потянул Дронго за рукав, и они вышли из
палаты. Через некоторое время появились врач и санитар. Прапорщик вышел
последним и плотно закрыл дверь.
— Я ему снотворное ввела, — пояснила врач, — пусть поспит. И
вы его больше не мучайте. Тяжело ему, бедняге, ох как тяжело! — И, шумно
вздохнув, пошла по коридору.
— Подождите, — остановил ее Дронго, — извините, что вас
задерживаю. Как вас зовут?
— Катей, — врач улыбнулась. — Иногда называют Екатериной
Борисовной. Но я не люблю, когда меня так величают. Для всех я доктор Катя. Или
тетя Катя — для практикантов и молодых санитарок.
— И что, доктор Катя, он всегда так себя ведет?
— Да, срывы случаются, — кивнула Екатерина Борисовна. — У
нас много таких в больнице. Сначала снасильничают или сподличают, а потом
раскаиваются. Ночами не спят. Кричат, плачут. А он тихий лежит, но иногда
срывается и кричать начинает. Тогда мы ему успокоительное вводим. А вообще-то
мы за ним все время наблюдаем, даже боялись, что руки на себя наложит.
