— Убить трех человек, чтобы затем прокутить все заполученные
деньги? Не слишком ли примитивно?
— Не слишком. У меня было дело, когда внук зарезал собственную
бабушку, чтобы взять у нее деньги на мотоцикл. Вы, очевидно, не вели дел на
таком примитивном бытовом уровне. Извините меня, господин Дронго, но с
подобными случаями мы сталкиваемся достаточно часто.
— Что еще? — печально спросил Дронго.
— Ничего. Если не считать того неприятного факта, что моего
подзащитного два раза избили. Сначала в Махачкале, потом у нас, в Ростове.
Уголовный мир не прощает таких преступлений. У всех есть жены, дети, даже у
многих воров в законе. Хорошо еще, что его не обвиняют в изнасиловании. Иначе
он наверняка не дожил бы до суда. Вы знаете, как охраняли в тюрьме Чикатило? Да
его там просто разорвали бы на куски! Законы уголовного мира очень жестокие. Ты
можешь убивать и грабить, но только не насиловать и убивать детей. Такие
преступления не прощаются. Извините, что говорю вам об этом. Надеюсь, вы не
станете передавать содержание нашего разговора сестре Нагиева.
— Мне все это известно, — кивнул Дронго. — Значит, вы
считаете, что никаких шансов нет?
— Почти никаких, — честно признался Голиков. — Я, конечно,
попытаюсь что-то сделать. Неясно, куда делись деньги и почему Нагиев выбросил
пистолет с отпечатками своих пальцев рядом с домом. Действительно, он же мог
хотя бы протереть оружие. В общем, какие-то зацепки у нас есть, но боюсь, что
все это на приговор мало повлияет.
— Почему вы не потребовали суда присяжных? По российским
законам в случае обвинения в особо тяжких преступлениях подсудимый может
настаивать, чтобы его дело слушалось в суде присяжных.
— Да вы что?! — замахал руками Андрей Андреевич. — Разве
можно о таком даже говорить? И заикаться не стоит. Нас сотрут в порошок.
Прокуратура только и мечтает о таком процессе. Но вы только представьте себе
ситуацию: приезжий лезгин жестоко убивает местных жителей, в том числе ребенка,
девочку. Присяжные единогласно приговорят его к смертной казни, несмотря на то,
что на смертную казнь у нас наложен мораторий.
— Получается, что нет никаких шансов, — подвел итог Дронго.
— Если честно — никаких. Я много слышал о вас как о
профессионале и уважаю ваше решение помочь моему подзащитному. Но у вас нет
шансов. Если хотите, послушайтесь моего совета и уезжайте отсюда. Вам не
обязательно присутствовать на процессе. Мы все равно ничего не сможем сделать.
Простите, что говорю вам об этом. Но вы профессионал и должны меня понять.
— Я уже принял решение, — возразил Дронго. — Вы можете меня
поскорее оформить в качестве своего помощника?
Я хотел бы встретиться с Нагиевым до суда.
— Это очень сложно, — вздохнул Андрей Андреевич, — но я
постараюсь. У нас, в Ростове, не очень развит институт помощников адвокатов.
Здесь не Лондон и даже не Москва.
— Это я уже понял, — кивнул Дронго. — Так куда мне завтра
приехать, чтобы оформить все документы?
— К нам в юридическую консультацию. Я поговорю с заведующим,
мы что-нибудь придумаем. — Голиков взял со стола портфель и поднялся со стула.
— Очень тяжелое дело, — признался он на прощание. — Меня даже соседи упрекают.
Мол, защищаю мерзавца, который приехал к нам и перебил всю семью. Мне знакомые
сотрудники милиции говорили, что в городе участились случаи нападения на
представителей кавказской диаспоры.
Дронго проводил его до дверей. И уже когда Голиков выходил,
спросил:
— Последний вопрос: Нагиев чем-нибудь болеет? Его не
проверяли?
— Он сейчас в больнице, — напомнил адвокат, — его едва не
убили.
— Нет, я не об этом. У него нет никаких хронических
болезней?
— Кажется, есть язва. И сердечная аритмия. Ну в общем,
обычные болячки, которые могут быть у человека. Ничего особенного. Так завтра я
жду вас в консультации. До свидания.
— Всего хорошего.
Дронго закрыл дверь и вернулся к столу. Если несчастный Омар
виноват настолько, что даже его адвокат уже не сомневается в этом, то спасти
молодого человека будет очень трудно, если не невозможно. Он не успел додумать
до конца эту мысль, когда раздался телефонный звонок.
Глава четыре
— Здравствуйте, — услышал он незнакомый мужской голос, — это
господин Дронго?
— С кем я говорю? — спросил он.
— Это не важно. Нам сообщили, что такой известный эксперт
прибыл в наш город. Нам приятно знать, что вы решили почтить наш город своим
присутствием.
— Слишком высокопарно, — сообщил собеседнику Дронго, — не
нужно разговаривать таким высоким слогом, иначе мне придется отвечать вам в
подобном же стиле, будто мы испанские идальго. — Очевидно, позвонивший не
слышал об испанских идальго, но справедливо обиделся, поняв, что над ним
издеваются.
— Ты не шути, — посоветовал позвонивший, — приехал к нам и
думаешь защитить этого черномазого? Ничего у тебя не выйдет.
— Кто со мной говорит?
— Это не важно. Мы тебя предупредили. Убирайся отсюда, здесь
тебе не Москва и не твой Дагестан.
Дронго улыбнулся. Говоривший невольно себя выдал: ему
неизвестно, откуда именно прибыл Дронго, но он знает, что эксперт приехал по
просьбе дагестанской родни обвиняемого. Значит, нужно узнать, откуда в городе
появились такие сведения.
— Я догадываюсь, что меня тут не ждали, — весело заметил
Дронго, — но мне казалось, что я все же могу рассчитывать на большее
гостеприимство.
— Ты много не болтай, — посоветовал позвонивший, — и вообще
мотай отсюда. Считай, что мы тебя предупредили. Нам защитники черномазых в
городе не нужны. — И повесил трубку.
Дронго пожал плечами. Нужно будет найти Фатиму, когда она
позвонит, и узнать, кто мог рассказать в Ростове о его приезде. Пока о его
визите знают только Костя Федяков и Андрей Андреевич Голиков. Но не в их
интересах говорить о каких-то связях с ним. Значит, информация имеет другой
источник.
Было около семи вечера. «Заказать ужин в номер или
спуститься в ресторан?» — размышлял Дронго. Он начал переодеваться, когда
раздался новый телефонный звонок.
«Неужели опять этот придурок?» — разозлился Дронго, поднимая
трубку. И услышал знакомый голос.
— Добрый вечер. Это Федяков. Мы с тобой договорились сегодня
поужинать вместе. Я жду тебя внизу, спускайся.
— Сейчас спущусь, — согласился Дронго.
Увидев его, дежурная по этажу улыбнулась.
— Вы надолго? Поздно вернетесь? — осведомилась женщина. Ей
было лет сорок пять. Слишком большой парик придавал ее приятному лицу несколько
нелепое выражение.
