- Ах! - вздохнул старый дворецкий. - Вот тогда было дворянство. Помню, как они ездили в Ньюмаркет (я там родился, сэр) на собственных лошадях. Тогда не было так много этих... как их называют... среднего сословия. Да и больше было в людях доброты. Никаких не было универсальных магазинов, каждый держал свою лавочку, и никто особенно не старался перегрызть соседу горло. И потом, посмотрите, сколько сейчас стоит хлеб! Боже мой! Раза в четыре дешевле, чем прежде!
- А как, по-вашему, люди сейчас стали счастливее? - спросил Шелтон.
Старик дворецкий молча сосал трубку.
- Нет, - сказал он наконец, покачав дряхлой головой. - Никто теперь ничем не доволен. Вот, я вижу, люди ездят в разные места, читают книжки, много узнают нового, а никто не чувствует себя довольным. Не то, что раньше.
"Так ли это?" - подумал Шелтон.
- Нет, - повторил старик, снова помолчав и выпуская струю дыма. - Не вижу я прежнего довольства, прежней радости на лицах. Даже и похожего ничего нет. А тут еще эти автомобили; говорят, лошадей скоро совсем не останется!
И, словно потрясенный собственным выводом, он погрузился в молчание, лишь время от времени разжигая свою трубку.
Девушка, сидевшая на дальнем конце скамьи, пошевелилась, откашлялась и снова замерла. На Шелтона пахнуло запахом нестиранного белья. Подошел полисмен и принялся рассматривать эти три, столь неподходящие друг к другу, физиономии; во взгляде его было добродушное презрение, пока он не заметил Шелтона, а тогда оно сменилось любопытством.
- И в полиции есть хорошие люди, - сказал старик дворецкий, когда полисмен зашагал дальше. - Да, есть хорошие люди и в полиции, очень хорошие, а есть такие, которые смешивают тебя с грязью, отвратительные, низкие личности. Вот ведь когда они видят, что человеку не повезло, они считают, что могут разговаривать с ним, как хотят. Но я никогда не даю им повода приставать ко мне, я всегда держусь скромно и со всеми на свете разговариваю вежливо. Приходится потакать им: ведь если... ох, если не потрафишь... некоторые ни перед чем не остановятся - как захотят, так с тобой и расправятся.
- Вы что же, думаете всю ночь здесь просидеть?
- Сегодня хорошо, тепло, - ответил старый дворецкий. - Я сказал хозяину той ночлежки: "Никогда не смейте больше говорить со мной, говорю, не смейте даже подходить ко мне близко!" Всю жизнь был прямым и честным: не хочу и разговаривать с этими низкими субъектами, раз они так обошлись со мной забрали у меня все вещи. - И он сделал жест рукой, словно уничтожая своих врагов. - Завтра я найду себе комнату. Могу я найти комнату за три шиллинга в неделю, как вы думаете, сэр? Ну, значит, все в порядке. Теперь я уже больше ничего не боюсь, я спокоен. Лишь бы прокормить себя, больше мне ничего не нужно. Думаю, что с работой я отлично справлюсь. - И он взглянул в лицо Шелтону, но выражение его глаз и притворно бодрый голос говорили о том, что человек этот живет в вечном страхе.
- Пока я могу прокормить себя, - продолжал старик, - я не пойду в работный дом" и не потеряю своего достоинства.
"Нет", - подумал Шелтон.
Некоторое время они сидели молча. Потом Шелтон сказал:
- Заходите ко мне, когда сможете. Вот вам моя карточка.
Старый дворецкий вздрогнул, - он уже успел задремать.
- Благодарю вас, сэр, сочту за честь, - сказал он с жалкой поспешностью. - Близ Белгрэвии? Как же, знаю, знаю: я жил в тех местах у джентльмена по фамилии Бэйтсон, вы, может быть, знали его. Он теперь умер высокородный Бэйтсон. Благодарю вас, сэр, я непременно зайду. - И, торопливо сняв потрепанную шляпу, он старательно убрал карточку Шелтона туда же, где хранились рекомендации. А минутой позже он уже снова дремал.
Опять прошел полисмен; взгляд его, казалось, говорил: "И что этот франт делает тут рядом с двумя нищими?" Шелтон поймал этот взгляд.
"Вот именно! - подумал он. - Ты не знаешь, как быть со мной: человек с моим положением и вдруг сидит на этой скамье! Эх, бедняга, бедняга! Надо же - всю жизнь следить за себе подобными! Но ты и не догадываешься, что ты бедняга, а потому нечего тебя и жалеть".
Человек, сидевший на соседней скамье, вдруг чихнул - громко и неодобрительно.
Полисмен снова прошел мимо и, видя, что жалкие соседи Шелтона дремлют, обратился к нему:
- Небезопасно сидеть тут на скамейке, сэр. Никогда не знаешь, кто с тобой рядом. Я бы на вашем месте, сэр, ушел отсюда, если вы, конечно, не собираетесь провести здесь всю ночь, - И он рассмеялся, точно это была остроумная шутка.
Шелтон посмотрел на него и уже хотел было ответить: "А почему бы и нет?", но внезапно понял, как это было бы нелепо. "К тому же, - подумал он, - я только простужусь здесь". И, не сказав ни слова, он встал к пошел домой.
ГЛАВА XXXIII
КОНЕЦ
Была уже полночь, когда Шелтон добрался до своей квартиры; он чувствовал себя таким измученным, что, не зажигая огня, тотчас повалился в кресло. Занавеси и шторы были на лето сняты, и в высокие окна глядела звездная ночь. Шелтон пристально смотрел в темноту, как запутавшийся человек смотрит порой в глаза собрата по несчастью.
Комната не была проветрена, пахло пылью, но до Шелтона вдруг донесся слабый аромат - так иногда поражает обоняние какой-нибудь клочок травы или букет цветов на улице: в петлице у него все еще торчала увядшая ярко-красная гвоздика, и, заметив ее, он сразу очнулся от своего непонятного забытья. Нужно было прийти к какому-то решению. Шелтон встал, чтобы зажечь свечу; на всем, к чему бы он ни прикасался, лежал толстый слой пыли. "Фу, - подумал он, - какое запустение!" И чувство одиночества, охватившее его накануне, когда он сидел на каменной скамье в Холм-Оксе, нахлынуло с прежней силой.
На столе была навалена целая кипа счетов и проспектов. Он стал вскрывать конверты, разрывая их один за другим с небрежной поспешностью человека, долго не бывшего дома. Отдельно лежал большой длинный конверт.
"Дорогой Дик, - прочел он, - прилагаю при сем исправленный проект твоего брачного контракта. Теперь он в полном порядке. Верни мне его до конца недели, и я отдам его переписать. В следующую среду я уезжаю на месяц в Шотландию, но вернусь вовремя, к твоей свадьбе. Передай привет матушке, когда увидишь ее.
Любящий тебя дядя Эдмунд Парамор".
Шелтон усмехнулся и вынул контракт.
"Настоящий документ составлен сего... числа 19... года между Ричардом Парамором Шелтоном..."
Он положил контракт на стол и снова опустился в кресло - в то кресло, где любил сидеть молодой бродяга-иностранец, когда по утрам приходил сюда пофилософствовать.
Шелтон недолго просидел так; чувствуя себя до крайности несчастным, он встал и, взяв свечу, принялся бесцельно бродить по комнате, притрагиваясь то к одной вещи, то к другой; потом остановился перед зеркалом и посмотрел на свое лицо, до того жалкое, что ему самому стало противно. Наконец он вышел в переднюю и уже открыл дверь? чтобы спуститься на улицу, но вдруг, поняв, что, на улице ли, дома ли, в городе или за городом, его горе будет всегда с ним, снова затворил ее. Он пошарил в почтовом ящике, вынул оттуда письмо и вернулся обратно в гостиную.
