– Фок Фельсенбург, – окликнул Бруно. – Ваше место здесь.
– Господин командующий, я сегодня еще не проверял внешние караулы.
– За безопасность резиденции отвечает фок Вирстен. Вы можете отлучиться для личных надобностей, но не более чем на восемь минут.
Для личных надобностей Руппи отлучился. Отдышаться, глотнуть воды и выругаться. Самоуверенность фельдмаршала бесила, только штабная жизнь учит многому, в том числе и шевелить мозгами. О переговорах с фрошерами Бруно перед Фельсенбургом, ясное дело, не отчитывался, а поговорить без свидетелей со «львами» не вышло, но слов маршала Лэкдеми Руппи не забыл. «Полковник Фельсенбург, желаю вам завтра всей отпущенной вам удачи…» Удачи! Всей, которая наскребется, и на вот этот самый день…
Самой большой сегодняшней удачей стала бы свара, обрывающая любую возможность для лобызаний с китовниками, не понимать этого старый бык не может… Руперт хлебнул холодного воздуха, полюбовался вылетевшим изо рта облачком пара и вернулся, дабы услышать, что в сравнении с прошлым годом следует уменьшить число графинов можжевеловой, но увеличить количество прохладительного. Буфетчик сделал пометку в специальном журнале, и командующий перешел к сервировке.
Обсуждение салфеток, столового серебра и размеров порций продолжалось, но это было чистой воды враньем. Бутафорией это было! Под Эзелхардом, пока не появилась возможность удрать, Бруно лез из кожи вон, чтобы предотвратить предательство, а что сегодня? Переместить несколько полков, отслужить молебен и сварить глинтвейн? И зачем держать при себе Фельсенбурга, когда форт на Вирстене? День начальника охраны господина командующего начинается с инспекции разъездов, а тут даже сменить белье и побриться не отпустили, пригнали штабного цирюльника. Что внук бабушки Элизы разболтает обслуге о поездке на переговоры, Бруно не боится, об утренних докладах папаши Симона не знает, остаются «львы», которые могут сказать что-нибудь не то, и хорошо подстроенная «случайность».
– Господин фельдмаршал, – Мики вклинился в разговор о подаче заливного, – срочный курьер. Слово «Одинокий лебедь».
– Выйдите, – велел Бруно, и отсутствие «Вот как?» окончательно убедило Руппи, что дело нечисто. – Все, кроме фок Фельсенбурга.
3
Турагис почти не пил и при этом был откровенно пьян удавшимся «парадиком» и тем, что корпус старик уже считал своим. Подрастерявшийся от напористого до чудовищности чужого счастья Карло промешкал с объяснениями, а потом плотину прорвало. Не знай маршал о разбойниках и о том, что радоваться стратегу от силы два дня, он бы в грохочущий поток все же нырнул. Во избежание осложнений с Паоной, которую кто-нибудь да озаботился бы поставить в известность о союзе временного Прибожественного с кощунником. Грядущие облавы и рапорт об уничтожении виновных в гибели легата лишали доносчиков яда, и Капрас почти спокойно слушал, как Сервиллий Турагис силами почти не обстрелянного корпуса и своих «конюхов» отбрасывает язычников от столицы, а потом топит в бассейне Восьми Павлинов «шелудивых недопесков».
Стратег помешался, теперь это стало окончательно ясно. Нет, он не лез под стол и не ловил летучих кошек, все было проще и хуже. Карло после Фельпа хотя бы получил приказ сформировать корпус, а потом появилась Гирени и обозначилась война; вышвырнутому в захолустье Турагису остались разве что кони, конюхи да огрызки новостей, которые и стали зернами бреда. Доказавшее былую правоту стратега нашествие и появление поблизости готового к бою корпуса превратили эти зерна в здоровенные деревья, по веткам которых обезьянами скакали обида, ненависть, желание отыграться и снова обида.
– Дураки, – ревел старик, – ничтожества! Они созданы, чтоб их колошматили, и их колошматят! Алва разнес в клочья сперва кагетов, потом тебя и бордонских тупарей! Что, он гений? Демон? Единственный и великий? Как же… Кэналлиец и кэналлиец… Бабник, пьяница и сорвиголова, ни стратегии, ни тактики, ни терпения, ни знаний, зато свободен от придурков… Делает, что хочет, плюет на всякие поганые циркуляры и побеждает… И будет побеждать, пока против него уроды с бумажками! Нам нужна свобода, парень! Свобода и полная власть над своими людьми. Вот тогда корпус будет значить больше армии, а верховный стратег – больше каплуна на троне, чье бы имя тот ни спер!
Явившийся конюх знакомо щелкнул каблуками и выпятил грудь, после чего объявил, что имеет доложить стратегу нечто. Решив воспользоваться случаем, Капрас стал подниматься, но Турагис махнул ручищей, сиди, мол, и вышел, предоставив гостю разглядывать остатки явно былой роскоши. Промотавшийся владелец Речной Усадьбы любил охотничьи сцены не меньше, чем виноторговец из Кирки – пасторали с юными пастухами. Карло лениво разглядывал огромных оранжевых волков, на которых кидались полуголые дамы с рогатинами, и пытался соображать, но внезапно навалившееся отупение не давало протиснуться дальше завтрашнего дня.
– На кой тебе сдался, – хозяин начал говорить еще за дверью, – этот задохлик чернильный? Я про писарюгу твоего…
– Фурис – умница, – отрезал застигнутый врасплох Карло и торопливо пояснил: – С ним я могу не думать ни о бумагах, ни о снабжении, и без дела при штабе никто не болтается. Да и во время мятежа в Кирке он себя отлично показал.
– А на голову он тебе не усядется? – Стратег плеснул себе вина, но что значит два стакана на такую громадину? – А то Ставро мой, сам знаешь! Вот ведь гадюка… Только что сапоги не лизал, а за спиной пакостил, да как бы только пакостил, врал, что я у него на побегушках! Я! У этого брюха!
– За Фуриса я ручаюсь, – быстро и совершенно искренне сказал Карло. – Просто он говорит, как пишет.
– И задницу отсидел, – хохотнул вновь развеселившийся Турагис. – Все гулять будут, а он на брюхе валяться и кашку лопать…
– То есть?
– Схватило его. Чернильная хвороба, уж не знаю, как она по наукам называется, так что тебе к вечеру в свиту другая морда потребуется.
– Обойдусь!
– Ну уж нет! – Хозяин грохнул едва початым стаканом, полетели брызги. – Ты мой доверенный стратег, и мы не куда-нибудь идем, а к своим парням. Императоры много чего надурили, но в чем правы, в том правы. Не можем мы ро́вней казаться, так что изволь быть с помощником и адъютантами, и чтоб больше о церемониях не болтать… Войдем вместе, ты при мне, твои свитские при тебе, потом десяток моих доверенных и твои офицеры. Садимся за стол на помосте, со мной во главе, ты будешь по правую руку, а по левую… Может, Пьетро твоего? Хороший ведь парень, хоть и затюканный. Не знаешь, с чего его в церковь понесло?
– Вроде бы нынешний епископ мирикийский хорошо знал его мать.
– Мать, говоришь, знал? – прыснул Турагис. – Хорошо? Ну ты и сказанул! Только не дело мальчишку без железок держать! Видел бы ты, как он на моих ребят смотрит! Обормоты и рады, взялись святого братца стрелять учить… Смех смехом, а глаз у скромника верный, да и рука ничего.
– Врачу иначе нельзя.
– Кто бы спорил, только раз он при нас, пусть не одних хворых резать учится. Не всегда же при нем охрана болтаться будет… Но епископу я «патомка» не верну, да паршивец и сам не захочет! Покажет себя хорошо – не пожалеет… Всю шушеру, что Оресту подпевает, передавить придется, но кого попало к корыту не пущу, так что быть Пьетро, если серятину свою не скинет, епископом, а то и больше! Да не простым, а доверенным.
