– Потому что Герард! – таки рыкнул Арно. – На тебя бесноватые не бросаются, и с тебя, между прочим, письмо для матери…
– Никак не могу закончить, – пожаловался Сэц-Пуэн, – написал про бой и про маршала фок Варзов, а теперь еще и это… Или про сегодняшнее не нужно?
– Нужно, матери еще… то есть моей матери придется утешать мать Герарда.
– Тогда я сегодня и допишу. Тебя ищет твой «фульгат», если не путаю, Барсук, говорит – срочно.
– Иду. – Вот бы какая оказия сорваться в поиск! Хотя можно и приврать, вреда никому не будет, а помянуть погибших можно и с «фульгатами», с ними даже лучше.
Нарочито вытянувшийся при виде начальства Барсук напоминал суслика, в любой другой день это было бы весело. С другой стороны, дело разведчиков искать следы, а не читать в чужих душах.
– Ну, – заставил себя улыбнуться Арно, – что у вас? Кроунер новую елку нашел?
– Эт’нас сыскали, – мотнул головой Барсук. – Мелкие, рыженькие такие, они на холмах крутились, как вы в гости к гусям ездили.
– Каданцы. Что дальше?
– Письмо они вам привезли от своего полковника. Срочное, говорят, непременно нужно, чтоб до Излома прочли, ну меня сюда и погнали.
– Раз погнали, – виконт кивком подозвал зевавшего штабного ординарца, – перекуси, назад вместе двинем.
2
Справа ловила молнии пламенная бесконечность, слева смеялось расшалившееся море, в котором тонуло и не могло утонуть солнце, и оно же играло с бесконечностью снежной, ласкало юные травы, рвало грозовые облака. Если древние боги обитали в подобных местах, можно лишь удивляться, что они спускались на землю. Ли Савиньяк был человеком, он собирался вернуться к армии, причем быстро. Забравшись туда, куда попадали разве что сказочные герои, маршал не нашел ни чудовищ, ни золота с красотками, ни пепла, ни откровений, а в том, что мир с его морями и грозами прекрасен, он и прежде не сомневался, тем более после хорошего галопа. Рывок сквозь Закат вышел страшным, изумительным и… коротким. Каким окажется возвращение, маршал не представлял, но по своим следам пройти вряд ли удастся. Сплетенные из жизни и смерти лозы пропали, едва он перебрался на ровную – ни щели, ни выбоины – площадку, но горьковатый запах неубитой понсоньи все еще мешался с соленым дыханием моря, предвещая очередную погоню. За чем?
Савиньяк тронул льдисто-черный зубец, которому следовало отражать если не гостя, то одно из солнц, но гематитовое зеркало изволило лениться. Мало того, зубцы не отбрасывали тени, хотя к самому Лионелю льнуло аж четыре. «Четверых один собрал…» Четверых!
– Этой песенкой ты нас еще не пугал.
– Она не для Сэ, но Сильвестра, я, похоже, убедил.
– Ты и меня убедил, знать бы в чем. Откуда ты ее взял?
– Оттуда. Догадаешься?
– Смерть с гитарой?
– И Карлос. Никак не отделаюсь от мысли, что, уступи я, и смерть осталась бы в Алвасете. Я думал, она играет по матери, а хотели меня…
– Или соберано Алваро.
– Отец, похоже, так и счел. В последние годы он не расставался с гитарой, но она не понадобилась и не спасла. Алвасете молчит, то ли я что-то спугнул, то ли выбирать стало не из кого. Пей, ты обещал меня догнать.
– Я не отставал, сейчас начну подпевать. «Четверых один убил. Утром…»
– Можно и так, на эту мелодию много чего ложится. Мы с Джастином как-то сочинили строф двадцать, это был веселый вечер. Через неделю явился Гирке.
– Когда вы пели, Гирке уже выехал.
– Пел я, ты прав, и все равно забудь.
– Между мной и твоей песенкой ещё остается Сильвестр, но я готов не слушать, а призывать.
– С кого думаешь начать?
– С Манриков. Четверых Колиньяров не набирается, а без Килеана ты сей мир уже оставил…
«Четверых один собрал» и отправил в Закат, хотя Килеану с братьями Капотта там не место, огненные кони и молнии достойны лучшего. Савиньяк с трудом оторвал взгляд от далекой грозы. С башни видишь четыре солнца, взглянешь со стороны – над зубцами повисает огромное красное светило. Единственное. Если это шутка богов, то ее на разные лады повторили, самое малое, дважды – госпожа Арамона в последнюю ночь Надора видела четыре сходящиеся луны, а мать говорила о луне, расколотой похожей на Данар трещиной.
Дыханье нохского колодца призывало полнолуние, заодно превращая людей в четкие эсператистские иконы; тень костяного дерева луны множила и красила желтым, но стоило из нее выйти, всё становилось обычным.
О сходящихся лунах говорил и Давенпорт, и еще во сне капитана был Невепрь, которого наяву удавалось разглядеть, лишь зажмурившись. Селина не в счет, она – «фульга», помнящая слова выходцев… Ли наскоро прикинул расстояние до центра площадки и быстро пошел вперед. Подвохов маршал не исключал, однако обошлось, он спокойно встал посреди каменного «зеркала». Вальдес сказал бы «Эномбрэдастрапэ!», Савиньяк просто закрыл глаза, и все исчезло. Все, кроме одинокого алого огня над самой головой. Закатное солнце? Луна? Ставший вдруг чудовищно близким Фульгат? Или башня отвечает тому, кто к ней прорвался, и тому же Валентину светил бы Найер? А может, это и есть пресловутый маяк, другого-то здесь нет, здесь вообще нет ничего, кроме красоты. Она важней солнц и океанов, она зовет и приказывает, как и положено истинному маяку. На огонь летят мошки и плывут корабли, а кого тянет в закат?
Смотреть в багровеющее небо – дурная примета, но ведь смотрят и будут смотреть, не все, конечно. Кто-то замурует окно, кто-то отвернется, кто-то просто не заметит, а кто-то сорвется в бешеный галоп. Скачки за уходящим солнцем, кровь, клятвы, предчувствия, сны Рокэ про поиск вассалов, сны малыша Арно и Придда… Лионель вслепую вытащил кинжал, привыкший к его крови по обе стороны Заката. Все сходилось, оставалось проверить, не рискуя теми, кто нужен. Эмиль, Ариго с Райнштайнером, Вальдес, Придд, молодой Фельсенбург отпадали, Рокэ тем более, к тому же зовет он, а не его. Малыша нельзя трогать из-за матери, Хайнриха просто нельзя.
– Чарльз Давенпорт, – четко произнес Лионель, чувствуя уже знакомую боль, – извольте немедленно явиться.
Ответа не последовало, хотя мгновенно не являются даже обожающие начальство капралы. Савиньяк ждал, перебирая и произнося вслух так или иначе подходящие имена.
– Пьетро Сэц-Гайярэ. Габриэль Дорак. Дэвид Рокслей. Ричард Окделл. Джон-Люк Тристрам, Ангерран Карлион, Мариус Берхайм… Конрад Борн… Франсуа Рафиано… Людвиг Ноймаринен… Альберт Мекчеи… Луиджи Джильди… Альберт фок Фельсенбург…
3
Футляра у Руппи не нашлось, он просто скатал письмо и завернул в кожу. Ничего, уцелело, и даже не слишком помялось. Разворачивая запечатанный свиток, Арно не сомневался, что в нем соболезнования, и ошибся.
«Арно, – брал с места в карьер родич кесаря, – мы друзья, мы перешли на «ты», так что я, взявшись за перо, никоим образом не грешу против устава. Офицер кесарии вправе перед боем написать другу, и я этим правом пользуюсь, ведь рядом со мной нет ни однокорытника, ни брата, на которых я мог бы излить свои чувства и сомнения. Для начала засвидетельствую, что я – это я, поскольку помню, как ты заканчивал письмо графине Савиньяк. Меня очень удивили количество страниц и то, что ты отправил его, не перечитывая, я завидовал тебе тогда, завидую и сейчас, в чем и признаюсь.
